одного ее движения. Они восхищали его, словно порождение высокого искусства.
Она поскользнулась, и он подхватил ее. Его собственная рука стала твердой и сильной. Стальной!
Черт побери, да ведь он мужчина! Здоровый мужчина! Он же увел эту красавицу от другого! Правда, он не задавался этой целью, и Мыловаров не боролся за нее. Но, в сущности, это было так. Потому что он, здоровый мужчина, понравился ей.
Малыш в интернате, значит, она живет одна. Он войдет в ее комнату. Но она не пустила Линяева к себе. Он пробовал исправить положение остротой. И сострил, пожалуй, первый раз в жизни по-настоящему. Но острота не помогла.
Они стояли в подъезде. Она протянула руку. Он пожал ее.
— Я посижу минут десять и уйду.
— Нет, — твердо сказала Алина Васильевна. — Нет, нет!
— Соседи?
— При чем здесь соседи? Просто время для визита позднее. До свидания, Дядястепович!
Она высказала это, дружелюбно улыбаясь. Закрыла за собой дверь. Прогремела замками и растаяла где-то в глубине квартиры.
Он остался один и подавленно смотрел на дверь. На дверях звонок. Под звонком дощечка, сообщавшая, к кому сколько раз нажимать кнопку. Фамилий на дощечке восемь. Желающие позвонить последней фамилии должны нажать кнопку восемь раз. Когда звонят, вся квартира, вероятно, замирает и считает звонки.
Он хотел нажать кнопку, но раздумал и вышел на улицу. Стало тоскливо. И моментально за него взялось «оно», караулившее удобный момент. Он слишком устал, чтобы сразу оказать сопротивление. Для зачина «оно» взялось за его бронхи. Он зашелся от кашля.
Получив передышку, Линяев повернул к ближайшему ресторану. Он выпьет черного кофе, передохнет и тогда покажет, что с ним связываться — дело рискованное.
Кофе согрел и успокоил бронхи. Приободрил. Линяев отважился на большее — и заказал лангет И в придачу салат.
Слабость еще давала себя знать. Но он опомнился от коварного нападения. Теперь можно подвести итоги. Он жив и день все-таки провел, как положено полноценному человеку. Это его победа. Счет в его пользу. Сегодня он сделал уйму дел, нашел оригинальную форму для передачи о Маяковском. А главное — поухаживал за женщиной.
Не каждому мужчине выпадает счастье ухаживать за такой женщиной.
* * *
А телезритель Лопатин слал письмо за письмом, критически откликаясь на каждую передачу. Можно подумать, все серьезное в искусстве и литературе вызывало у него аллергию. «Кому нужен ваш Гете? Я вкалывал всю неделю, и потому покажите мне «Сильву», тогда и отдохну», «На что тратите народные деньги и даром едите наш трудовой мозолистый хлеб?» Линяев морщился, но отвечал: «Уважаемый товарищ Лопатин!» Таков был порядок: отвечать на каждое письмо. И изволь еще выказывать уважение. Да и попробуй отмолчись, когда под текстом сияет титул: «заслуженный ветеран труда». Так Лопатин втянул Линяева в регулярный обмен почтой, они переписывались точно родственники, ведущие давний семейный спор. Наконец, Линяев исчерпал все мыслимые доводы в пользу искусства, и, решив во что бы то ни стало поставить на этом эпистолярном общении крест, пригласил Лопатина в студию. Авось человек увидит, как мы тоже вкалываем до седьмого пота, может, тогда кое-что и поймет, — рассуждал Линяев. «Таким образом у Вас будет возможность высказаться со всей свойственной Вам принципиальностью прямо нам в глаза», — писал он, заманивая Лопатина в ловушку. Припудренное лестью предложение привело телезрителя в восторг, но он, сукин сын, и тут повернул все по-своему. «Если Вы желаете поучиться уму-разуму со мной с глазу на глаз, то приезжайте ко мне сами. Я человек старый, больной, ветеран, можно сказать, весь в трудовых ранах, а Вы, судя по тому, как совсем не понимаете интересы общества, еще совсем молодой. Вот и садитесь в трамвай и приезжайте. А можете и пешочком, очень полезно. Я в Ваши годы ходил на своих двоих», — ответил телезритель Лопатин. Делать нечего, Линяев сообщил открыткой время визита и, получив согласие, поехал принципиально трамваем. Он уже давно нарисовал себе образ обывателя, не затрудняющего себя работой мысли, привыкшего снимать с жизни пенки. Ему удовольствия подавай! Теперь этот тип, конечно, на пенсии, работал бы, некогда было бы заниматься дурью. По дороге, мотаясь в скрежещущем на рельсах трамвае, Линяев этой старой перечнице грозил: «Ну сейчас ты увидишь, какой я молодой! Ну я тебе покажу, какие они, истинные интересы общества!»
Лопатин жил в блочной пятиэтажке. На звонок Линяева вышел коренастый крепенький мужичок лет пятидесяти, а то и всего лишь сорока, облаченный в домашнюю куртку из мягкой уютной байки. На его хрящеватом носу сидело пенсне, предмет теперь уже антикварный.
— Здесь живет гражданин Лопатин? — официально осведомился Линяев.
— А вы товарищ Линяев? — ответил мужичок на вопрос вопросом.
Линяев мгновенно понял, что его надули, как малое дитя.
— А вы, выходит, Лопатин? — угадал он, словно бы подчиняясь игре, предложенной мужичком.
— Я, я! — радостно подтвердил мужичок. — Что? Не ожидали? — говорил он, закрывая дверь на замок. — Думали, Лопатин — этакая старая развалюха? А он еще в соку! Полон жизни! Не зря я вам писал: мне подавай веселье и без всяких там выкрутасов! А вы не сообразили, не сделали вывода.
— Но вы и представились таковым. Израненным ветераном, — напомнил Линяев, с трудом сдерживая возмущение.
— Ну, ну, не сердитесь, — благодушно призвал Лопатин. — Приди я к вам, вы бы навалились всем скопом! Попробовал бы я у вас открыть рот. А здесь мы на равных, один на один. Тактика, мой дорогой, тактика. У нас ведь с вами своего рода война!
— Война — мероприятие серьезное, — согласился Линяев. — На войне обман — военная хитрость. Вы, часом, не отставник?
— Я понял, куда вы клоните, — засмеялся Лопатин. — Вечный взводный Ванька? Нет, я не так-то прост. И в этом смысле вас ждет еще один сюрприз. Прошу, входите! — Он торжественно открыл дверь комнаты. — Не бойтесь!.. Ну как? — поинтересовался Лопатин после выдержанной паузы.
Да, тут было чему удивиться: вдоль стен стояли сотни книг, не чтива, а самых серьезных, черт побери! Их тисненые корешки так и бросались в глаза. Что ни книга, то раритет… Литература… Философия… Шопенгауэр, например. И старинной работы письменный стол — фигурная резьба! — и тот утопал в книгах. На видном месте, словно вызов, лежал том Эккермана «Разговоры с Гете».
— Выгодное помещение капитала? — усмехнулся Линяев.
— Все-то вы не угадываете! Снова ошибка! — возликовал Лопатин. — Не буду, не буду интриговать! Я скромный кандидат, филолог. — А сам, сукин сын, наслаждался эффектом, ну точно нежившийся на солнце кот.
— Ну и как теперь прикажете принимать ваши письма? Захотелось развлечься? — жестко спросил Линяев.
— Не угадываете, не угадываете. Холодно, как говорят, дети. Принимайте письма
