примененные там, где они нужны! В разведке. Если вдруг вам придется с ним столкнуться — лучше смерть! Вам не устоять!
Человек прохаживался, нависая длинной тенью над Курбатовым. После молчания добавил:
— Если бы я был моложе и мое лицо не было бы известно большевикам, я никому не доверил бы этой миссии. Только на минутку поколебаться вам, Курбатов, и все пропало, он не оставит камня на камне от ваших убеждений, от вашей мечты!
Это были последние слова наставления.
И вот все идет вперерез. Его предал сообщник. Они обезоружили его. Он не смог застрелиться, его втянули в объяснения, и выставленным аргументам ему нечего противопоставить. Он молчал, ему объяснили его же самого примером с Диодором Диалектиком. Перед ним противник? Но что же их разделяет? Вот сейчас, немедленно Курбатов никак не мог подобрать ответ на этот вопрос. А Дзержинский не торопит, он дает время подумать...
— Вы знали, Курбатов, на какое вас готовили дело?
— Это вопрос следствия! Я уже сказал, что на такие вопросы я не хочу отвечать.
Дзержинский резко разрубил ладонью воздух.
— И на этот вопрос, как и на первый, бы не сможете ответить! Одно из двух: или вам стыдно на него ответить, или вы и сами не знали, на что вас готовят! Дворянин, сын героя Порт-Артура, правнук декабриста, русский офицер... Как вы сможете признать, что из вас готовили ординарного убийцу?
— Нет! Это неправда! — вскричал Курбатов. — Восстание — это не убийство!
Дзержинский поморщился.
— Восстание? Кто же восставшие? Жандармский осведомитель Шевров, спившийся учитель фехтования из офицерского клуба, два-три еще каких-нибудь проходимца и вы, Курбатов? Так составляются террористические группы, но никак не центры восстания! Кто пойдет на восстание за жандармским провокатором?
— Он был только связным!
— Нет! Он не был связным, он руководитель террористической группы, где вам отводилась роль исполнителя и палача.
Дзержинский встал. Прошелся по номеру. Подошел к Артемьеву.
— Василий Михайлович! Объясните Курбатову, какое он имеет отношение к Тункину.
Артемьев сел, подвинул стул поближе к Курбатову. Положил на стол чистый лист бумаги, вынул из кармана огрызок карандаша и нарисовал кружок. В кружке вывел «Тункин». Посмотрел из-под густых бровей на Курбатова и ласково усмехнулся.
— Сначала мы на Хитровке, в притоне, напали на след Тункина. Сей Тункин перед воришками, сутенерами и беглыми офицерами похвалялся, что он спаситель России...
Курбатов недобро усмехнулся.
— Не такие уж вы беспомощные. Мне рассказывали, что у вас на допросе и мертвые говорят.
Артемьев махнул рукой.
— Белогвардейская брехня. Пытки и все такое прочее. Не верьте, Курбатов. Что могут дать пытки при дознании? Нам нужно знать правду, добраться до истины. Под пытками человек будет говорить все, что от него захочет следователь. А следователь даже и не ведает, что спрашивать... Пытка — это гибель для следствия, это потеря следа и правды!
— Английская точка зрения на дознание...
— Я не настолько образован, чтобы знать, какая это точка зрения! Знаю, что не от русских жандармов она пришла и не от белогвардейских офицеров, которые на допросах засекают шомполами наших пленных!
Курбатов наметился было возразить, но Артемьев перебил его:
— Не спешите. И про шомпола я вам докажу!
Вернемся к делу. Арестовывать Тункина было рано. Я прошел в притон, сел рядом с Тункиным, поставил штоф спирта, подпоил его, и он мне все выложил. Я спросил, сколько ему назначили за выстрел. Он назвал сумму. Я надоумил его, что он, наверное, обманут своими. И знаете, что он сделал? Тут же помчался к Шеврову и раскрыл нам его явку.
— Провокация?
— Нет, Курбатов! — воскликнул Дзержинский.— Провокация — это выстрел из-за угла. А это работа. И, я вам доложу, отличная работа!
Артемьев начертил на бумаге еще один кружок и вписал в него: «Шевров». От первого кружка ко второму прочертил пунктирную линию.
— Теперь нам полегчало! Есть и второй... Уже и на допросе можно сопоставить показания. Тункин мне назвал фамилию и личность определил. Шевровы в Можайске держали бакалейную торговлю...
— Так он из купцов? — как бы с облегчением воскликнул Курбатов.
Артемьев понял, чему вдруг обрадовался Курбатов: все еще ищет доказательств, все еще не хочет верить в жандарма.
Артемьев пожал плечами.
— Из купцов, но это ничего не меняет. Его папенька, купец не из последних, был черносотенцем. Участвовал и даже организовывал еврейские погромы. Пограбил, еще богаче стал. А сынок, многих он на каторгу спровадил и под виселицу подвел.
Курбатов пожал плечами, но равнодушия изобразить ему не удалось. Его увлекли загадки Артемьева.
— Тункин к нему пришел! После такого визита Шевров должен был тут же сняться с места! А там у них скандал! Тункин требовал денег и грозился оружием. Шевров выбил у него из рук пистолет, драка пошла. Я и вошел в эту минуту к ним. Войти было не секрет. Объясняться было трудновато.
Артемьев умолк. Расчетливо подводил он к этому моменту. Теперь должен последовать вопрос Курбатова, очень важный вопрос для дальнейших целей.
Секунду-вторую длилась пауза. И Курбатов задал тот самый вопрос, который был необходим Артемьеву.
— Вы, надеюсь, представились, когда вошли к ним? Назвались, предъявили мандат?
— Назвался и предъявил мандат...
— И полномочия на арест?
Тонкая минутка. Но если иметь все же дальние цели на Курбатова, сочинительством заниматься нельзя. Только правдой можно обходиться с этим человеком. Но в спасительную простотцу сыграть все же необходимо.
— У меня и не было полномочий на арест. И арест был бы преждевременным. Я прикинулся их сторонником. Дело Шеврова: верить или не верить, что к нему за подмогой прибежал чекист. Он сделал вид, что поверил...
— А может быть, и правда поверил? Вы могли убедительно сыграть свою роль.
Артемьев засмеялся и отрицательно покачал головой.
— Нет! Он не поверил... Он просто решил, что может от меня откупиться, сообщив ваш адрес. Он и адрес мне дал на Козихинский и пароль... Продал, короче, вас, Курбатов!
Артемьев написал на листке бумаги: «Курбатов» и обвел написанное кружочком. Подвинул лист бумаги Курбатову.
— Вот и вся ваша группа.». Как вы полагаете, Курбатов, все на этом и заканчивается?
7
Курбатов не отвечал, «Продан, продан!» — билось у него предположение, и горько ему было и стыдно.
Артемьев повторил вопрос, несколько его расширив.
Он постучал пальцем по листу бумаги и спросил:
— Как вы полагаете, Курбатов, можем мы на этих трех
