и на салинги, дабы подробнее рассмотреть и точнее узнать, где и как накладывается стоячий такелаж, где и как проходит и крепится бегучий и вообще все вооружение. На якорном стоянии обучались они матросской работе и сами сплеснивали и клетневали веревки, делали разные кнопы и встроиливали блоки».
Далю повезло. Обычно ходили в учебное плавание только по «Маркизовой луже» (так «в честь» морского министра маркиза де Траверсе называли флотские Финский залив), а тут вдруг выпал случай отправиться к далеким берегам — в Швецию и Данию.
Флот в то время был парусный. Вместо машин, вместо двигателей — ветер и кусок ткани, парус. Ветер давит на паруса, заставляет корабль двигаться.
Люди научились управлять кораблем. Действуя рулем и парусами, ставили корабль в нужном направлении к ветру, увеличивали или уменьшали ход, поворачивали судно.
Но управлять ветром люди не умели. Поэтому приказ отплывать заканчивался словами: «При первом благополучном ветре имеете отправиться в назначенный путь».
Парусные суда были разных типов: фрегаты, бригантины, шкуны, шлюпы. Для похода воспитанников корпуса был избран бриг «Феникс».
Бриг — двухмачтовый военный корабль с прямыми парусами. «Феникс» считался красивейшим судном во флоте, к тому же и быстроходным — делал двенадцать с половиной узлов. По-сухопутному это примерно двадцать три километра в час. Бриг «Феникс» был послушен, легко подчинялся рулю.
Но ветер не подчинялся. Пополудни 28 мая вступили под паруса, отплыли. Ночью ветер резко переменился, пришлось возвращаться в Кронштадт. Лишь через двое суток ветер позволил сняться с якоря.
Перед отплытием вдруг прибыл сам морской министр на гребном, о двадцати четырех веслах, катере. Вызвал Даля к себе на борт. Долго экзаменовал устно, потом приказал управлять яхтой. Похвалил: «В плавание годен».
В плавание отобрали из всего корпуса двенадцать лучших. Среди них были Павел Нахимов, Дмитрий Завалишин, Владимир Даль.
Пять сыновей отставного секунд-майора Степана Михайловича Нахимова связали свою судьбу с Морским кадетским корпусом. Далю посчастливилось учиться, ходить в плавание и даже подружиться с самым замечательным из братьев — Павлом.
Дмитрий Завалишин, сын известного боевого генерала, был одним из способнейших учеников. Начальство даже поручало ему преподавать в корпусе математику.
В старших классах юношей именовали гардемаринами. Гардемарин — уже не кадет, но еще и не офицер.
Молодой матрос Ефим, приятель гардемаринов, показывал высоко на мачте головокружительные фокусы. Широко раскинув руки, удерживался в равновесии, делал стойки, вертелся обезьяною. Спускался по веревке вниз головой.
Нахимову надоело быть зрителем. Однажды молча взобрался на марс и возвратился оттуда на палубу не хуже Ефима. Тоже вниз головой. Марс — на флотском языке не только планета, но и площадка на самом верху мачты.
Нахимов был невозмутимо бесстрашен. В вышине над качающейся палубой легко и ловко переходил с фок-мачты, первой от носа, на следующую — грот-мачту. Завалишин соперничал с ним в храбрости. А Даль с восхищением и завистью смотрел на друзей. Его укачивало.
Когда крепчал ветер и бесконечные волны одна за другой подкатывались под корабль и вскидывали его на своем горбу, юному моряку становилось не по себе. Цепляясь за снасти, уползал в каюту. Пол вырывался из-под ног. Круглый иллюминатор то и дело погружался в воду. Из серого становился густо-зеленым и снова серым. Иллюминатор менял цвет, мелькал перед глазами.
В море было славно. Просторно и дышалось вольно. Однако ходить по земле было спокойнее.
Ходили по шведской земле и по датской.
В Стокгольме Даля едва вытащили из музея. В дневнике, или «Дневном журнале», который уцелел до наших дней, Даль аккуратно перечисляет: в музее видели модели рудных насосов, машины для забивки свай, пильной мельницы, телеграфа, а также «стул на колесах, на коем сидящий человек с довольной скоростью сам себя подвигает».
Осматривали дворцы — один, другой, третий, восьмой, десятый; каждый в своем стиле, и все — роскошные.
Русских гардемаринов принимали самые высокие чины — генералы, адмиралы, советники, министры. Чины жили во дворцах. Одетые в бархат, шелка и золото, милостиво беседовали с русскими юношами. А над головами, на стенах, висели портреты таких же пышно одетых генералов, адмиралов, министров, которые жили здесь раньше — десять, пятьдесят, сто лет назад.
Гардемаринов возили к шведской королеве — в загородный дворец. Королева была в голубом шелковом платье и шляпе с большими перьями. Она приказала подать гостям лимонаду, разрешила гулять по саду, даже ягоды рвать разрешила.
Дворцов, сановников и в Петербурге немало. Удивились юные моряки шведской деревне. Добротным, чистым домам, зажиточному крестьянскому хозяйству. Вспоминали косые, крытые серой соломой избы, мужика с деревянной сошкой — крепостную Русь.
Плыла по морю частица крепостной Руси. На бриге «Феникс» плыли семь офицеров, один доктор, двенадцать гардемаринов. Плыли сто пятьдесят матросов. Из губерний Смоленской, Орловской, Вятской.
Родились матросы рабами барскими. Землю пахали, сено косили, хлеб молотили. А забрили им лбы — стали рабами царскими. Лазали по вантам, ставили паруса.
— Гляди, ваше благородие, как надо снасть клетневать, — показывал матрос Ефим. — Сперва веревку смоленой парусиной обкладываю, клетневиной. А потом обматываю тонкой бечевкой. Шкимушкой.
Били рабов одинаково: что на барской конюшне батогами, что на царском корабле линем — крепкой веревкою.
Матросы были двуязыкие. На вахте говорили по-флотски, в кубрике — по-мужицки.
Поздно вечером на
