хотя все взгляды мгновенно оказались устремлены именно на ее маленькую и изящную фигурку. Кто-то даже удивленно присвистнул, признавая в красавице блеклую замарашку, прибывшую вместе с отрядом Шах-Рана.
Но вождь остался доволен. А большего Анифе и не нужно было.
Помня о приказе, она медленной, уже танцующей походкой подошла к воину и поклонилась. Дождавшись его кивка, села. У самых ног, прижавшись к коже его походных штанов. Шах-Ран сразу же положил ладонь на покрытую вуалью голову и рассеянно погладил ее, будто домашнюю кошку и словно таким образом обозначая свои права на нее. И как ни в чем не бывало продолжил разговор с главой этого клана.
У Анифы был вид спокойный, отстраненный и совершенно незаинтересованный. Но на деле она очень внимательно прислушивалась к беседе мужчин. Однако ничего интересного не находила. А на взгляды, что она чувствовала на себе, она старалась не обращать внимания.
И даже когда на нее "случайно" наступила проходящая мимо женщина, которая поднесла вождю очередную чашу вина, Анифа не издала ни звука и лишь ниже склонила голову, сохраняя вид самый безмятежный и покорный.
— Пусть моя рабыня станцует! — заявил Шах-Ран спустя бесконечно длинного часа после прихода девушки, — Пусть развеет скуку. У тебя есть кто-нибудь играющий на инструментах, а, Нарш?
Глава стана недовольно поджал губы. Воин прервал его буквально на полуслове, и это оскорбило Нарша. Но глава ничего не сказал. Лишь хлопнул в ладоши и кивнул кому-то, подавая тем самым знак.
Анифа поднялась на ноги с радостью — она уже устала сидеть, да и ноги немного затекли, хотя наставницы всегда твердили ей о смирении и терпении истинного танцора. Она осторожно переступила со ступни на ступню, разминая мышцы, немного повела бедрами, плечами и руками и медленно, под такт маленького кожаного барабанчика, пошла вперед. Потом, спохватившись, она обернулась и вопросительно посмотрела на Шах-Рана. Но тот смотрел спокойно и любопытсвующе, явно интересуясь тем, каким представлением рабыня развлечет его на этот раз.
Плавные и грациозные, не совсем реальные движения с легкостью перетекли в танец, медленный и чувственный, и органично слились с мелодией и ритмом. Некоторые даже заморгали, не веря собственным глазам. А ведь Анифа еще даже не начала, пока лишь подстраиваясь под незнакомую ей музыку.
Поднимая то одну ножку, то другую, плавно двигая руками и ладонями, она словно ощупывала воздух вокруг себя. Вела плечами, как гордая царица, и опускала взор, как невинная девственница, и при этом пластично и аккуратно двигала торсом, по-змеиному изгибаясь и наклоняясь под самыми невообразимыми углами.
И лишь в момент, когда Анифа окончательно поймала мелодику, она полностью погрузилась в танец и начала творить настоящее волшебство.
Пространство вокруг вмиг взорвалось звоном монист, когда Анифа задвигалась быстрей и энергичней. Ее тело словно стало источать жар и пламя, и теперь она крутилась и подпрыгивала, опускалась до самой земли и взметалась вверх, словно языки пламени на ветру — магического и нереального, будто созданного руками самих степных богов.
Черные косы взлетали, обвивали ее торс снова и снова, а пальцы — тонкие и кажущиеся прозрачными — словно силились прикоснуться к чему-то неведомому и невидимому.
Музыка заиграла громче и быстрее, словно пытаясь сбить танцовщицу. Но на самом деле это уже не музыканты, а она сама вела мелодию, подчиняя ту каким-то невообразимым способом своей воле. Анифа полностью отдалась танцу и, источая поистине колдовские чары, поражала сидящих в самую душу — ослепляла их, очаровывала и подчиняла неземной красоте и силе своего искусства.
Внезапно даже Шах-Ран поймал себя на том, как, подобно остальным, перестал дышать, жадно следя за каждым точным и одновременно очень чувственным движением своей рабыни. Желание обладать ею — снова! в который раз! — вспыхивало в нем с каждой минутой все сильнее и сильнее. А мысль о том, что именно его постель и его чресла она согревала, наполняло сердце почти детским восторгом.
В Роунской империи в ходу сказки о феях — странных существах, населяющих самые разные места и имеющие не только невероятную силу, но и вздорный характер. Ему казалось, что в Анифе он видел как раз такое вот существо — непостижимое и очень притягательное, по какой-то причине принявшее человеческий облик и сейчас откровенно его соблазняющее.
Когда Анифа закончила и под финальный и ослепительный аккорд распласталась на земле подобно подбитой, но все же непобежденной птицей, он понял — ему невыносимо видеть, как горят желанием и похотью глаза остальных мужчин. Вождю захотелось в ту же секунду собственнически зарычать и, подхватив хрупкое тело рабыни, унести прочь — от чужих взглядов и страсти, что острым мускусным запахом наполнило воздух вокруг.
Но он сдержал этот порыв. И даже покивал, улыбнувшись, и похлопал, как остальные. И, довольный, отметил, как, не обращая ни на кого внимания, девушка медленно поднялась, подошла к нему и молча опустилась, снова прижавшись к его ногам. Казалось бы, ничего, кроме как раболепия, этот жест не выражал. Все наложницы Шах-Рана поступали так, признавая его единственное над собой господство. И обретая тем самым защиту. И только он мог оттолкнуть любую из них по своему желанию, этой самой защиты лишая.
Отталкивать же Анифу он не хотел. И не только потому, что желал ее, кажется, больше других женщин, встреченных на его жизненном пути. Эта рабыня, несмотря на свою цветочную хрупкость и нежность, миниатюрность и неопытность, на самом деле была очень уверенна в себе. В ней была скрыта неистощимая сила, сравнимая с магией, и потому на самом деле она не нуждалась в его защите. Девушка будто… сама выбрала его из тысячи других мужчин. Эта мысль неприятно кольнула мужское эго вождя, но одновременно — и восхитила.
Будто эта девушка и правда была волшебным, полным магии существом. И именно это существо давало божественное благословение. А не наоборот.
Вождь даже головой тряхнул, отгоняя странное, похожее на морок ощущение. И не совсемпонятные и привычные для него мысли. Но стоило аромату ее тела — аромату скошенной травы и солнца, нагретых камней и прелой листвы — коснуться его обоняния, как он снова терял разум. И снова захотелось вжать тонкое и хрупкое, но такое желанное и отзывчивое тело в свое собственное, и не отпускать до самого утра… или следующего дня… или вообще — никогда.
Он взял ее на руки и понял, насколько уютно и правильно Анифе быть в них. Она была маленькой и легкой — и прижималась к нему, цеплялась своими ручками, будто утопающий — в мимо проплывающий плот.
