Ты помнишь? — мы гимны Варуне слагали,
им вторили тихого Ганга струи,
и рощи и долы тем песням внимали,
и звезды, в волнах зажигая огни.
Мы были как боги, не знали печали,
но слезы восторга невольно текли:
те слезы мы в волны с молитвой роняли,
и волны их к лону морскому несли...
Ты помнишь, как лотосам стройным и нежным
о счастье людей и богов безмятежном
шептала чуть слышно, ласкаясь, река.
И лотос дрожал в упоеньи блаженном,
а в воздухе мерно с напевом священным
сливался молитвенный шум тростника?
II[110]
Ты помнишь? — в стране пирамид раскаленной,
где с негой роскошною царственный Нил
лобзает и лижет волной полусонной
гранит многовечный безмолвных могил,
там, помнишь, Изидою жрец вдохновленный[111]
молиться таинственно в храм уходил,
и падали ниц мы толпою смущенной
на камни в дыму благовонных кадил?
Под скорбные песни молитв покаянных
тонули мы в грезах туманных и странных,
но видеть не смели богини лица.
И сфинксы загадочно в волны глядели,
а волны струились к неведомой цели
и страхом сжимались людские сердца.
III[112]
Ты помнишь ли берег Эллады счастливой,
под солнцем лазури прозрачной покой,
в дубраве мельканье наяды пугливой,
крик фавна и звонкую песнь под скалой;
а утром у моря, где лавр над оливой
склонился, увенчанный цепкой лозой,
ты помнишь богиню — всю в пене ревнивой
и прядь ее светлых волос над волной?
Там мирно трудясь над родными полями,
мы жили, не зная вражды с небесами;
ни злобы, ни грешных волнений в крови;
и просто к нам боги с небес приходили,
и смертных невинным напевам учили
и мудрому знанью и счастью в любви.
IV[113]
Ты помнишь берег Иордана,[114]
куда гонимые тоской,
на голос строгий Иоанна
текли мы[115] жадною толпой.
Он приходил к нам с гор Ливана;
был бледен — лик его худой;
горел как солнце из тумана
святых очей огонь сухой.
Он нас крестил водою чистой
и вел стезею каменистой
к смиренью, к подвигам святым!
не пил вина он и сикера,[116]
и крепла дерзостная вера
при нем — в Грядущего за ним...
1902
ИСКУШЕНЬЕ[117]
Сквозь непроглядные туманы
лежал мне в горы тесный путь.
Болели ног усталых раны,
но сладко вера жгла мне грудь.
Я к звездам шел на свет лучистый,
блуждал и падал, шел опять,
и день и ночь огонь их чистый
не уставал душе сиять.
Но вот у бездны путь суровый:
он выше к звездам не ведет,
и дух иной во власти новой
передо мной с земли встает.
И беспредельно сладострастно
рисует пылкая мечта,
как упоительна прекрасна —
его земная нагота!
До звезд — ни крыльев, ни дороги,
а с утомительных вершин
пути так близки, так отлоги
к манящим призракам долин...
1901
Я — ЧЕЛОВЕК[118]
Я — человек, работник Божий,
с утра до вечера тружусь;
“спаси нам, Боже, от бездожий
родную ниву!” так молюсь.
Я — человек, земле я предан.
Я — сам земля, от плоти — плоть,
но мною пот лица изведан,
и все отпустит мне Господь.
Я — человек, любви покорен,
в отдохновенья друг страстей.
С людьми я злобен и притворен,
но мать люблю моих детей.
Я — человек, страшусь могилы,
не за себя, за свой побег,
родные дети — сердцу милы;
продли для них мне, Боже, век!
Я — человек, я здесь прохожий,
не мной отмерен мне урок,
но верный вечной воле Божьей
от мыслей выспренних далек.
И так молюсь: “Дай и в морщинах
мне, Боже, сеять, жать, пахать,
любить без мысли мир в долинах
и землю потом прославлять!”
1904
САДЫ[119]
Мне снятся поля благочестивых,
сады, ликующие красками цветов.
Нет лиц в садах, суровых, злых и некрасивых,
нет слез, тоски и неспокойных снов.
Резвятся дети, их весел смех беспечный.
Сплетают с девушками юноши венки,
несутся в пляску, — пляски бесконечны.
Как лани юные все быстры, гибки и легки.
Проходят женщины, как сладостные тени,
их ласков голос, как неба синь, их взгляд,
в молитве благостной сгибаются колени,
покорно все, как овцы к пастырю, спешат.
Отец их пастырь — святой и величавый;
как снег руно Его кудрей.
Не надо жертв Ему, не надо славы:
Он сам — дитя безумное среди детей.
1904
ПОЛДЕНЬ[120]
Синее, синее небо. Томящая даль!
Ни тучки в небесной пустыне.
Спит все земное, не спит лишь о прошлом печаль,
да лист на дрожащей осине.[121]
Тайны тягучие тихо подкрались:
спутан узор.
Тени застыли:
о смерти и вечности их разговор.
Мертвая, мертвая тишь! Нас томит этот зной!
Безжалостно солнце в лазури.
Боже, как грозен и мертвенен моря покой!
Мы страждем, томимся без бури!
