сухой док — очередное изобретение карфагенян, здраво рассудивших, что техническое обслуживание крупнотоннажных кораблей должно вестись с максимальным комфортом для персонала. Повышение эффективности труда в условиях сухого дока очевидно.
Отдельно отметим секретность и закрытость военного порта — Аппиан особо указывает, что «вошедшим в гавань купеческим судам не были видны верфи, ибо их окружала двойная стена и были особые ворота, которыми купцы из первой гавани попадали в город, не проходя через верфи». Это автоматически подразумевает систему спецдопуска и четкий регламент: кому можно пройти в Кофон, кому нельзя. Режимный объект, ничего не попишешь — за два с половиной тысячелетия в этой сфере особых изменений не произошло, разве что инструкции стали строже, а вахтёры непочтительнее.
Собственно, остров Кофон, как «главный офис адмиралтейства», получил название от финикийского слова «резать, вырезать», что свидетельствует об искусственном происхождении круглой гавани. Торговый порт во времена раннего Карфагена, скорее всего, был лагуной или лиманом, отделенным от моря пересыпью (узкой полоской суши) и затем обустроенным пу-нийскими строителями, придавшими порту идеальную прямоугольную форму. На пересыпи построили крепостную стену, защищавшую гавань от возможной атаки кораблей неприятеля с восточного направления, с залива. А вот Кофон с военной гаванью становятся полностью рукотворным сооружением, возведенным по сложнейшему инженерному плану.
Грандиозные земляные работы — экскаваторы тогда не придумали, а потому извлечь и переместить сотни тысяч кубометров грунта предстояло вручную. Кольцевой фундамент для эллингов. Колоннада. Крепостная стена. Ступенчатое покрытие крыш двухсот двадцати сухих доков. Внутреннее оборудование. Транспортно-производственная логистика, сиречь «процесс управления материальными потоками на всех производственных стадиях, начиная с сырьевого источника и до непосредственного конечного потребителя». Материалы для постройки, ремонта и оснащения кораблей всем необходимым должны находиться в прямой досягаемости, следует обеспечить непрерывность их доставки или производства на месте.
Храм Артемиды в Эфесе, говорите? Мавзолей в Галикарнасе? Колосс Родосский? Да, красиво. Да, пышно. Да, греки каждому встречному и поперечному вдалбливают, что это настоящие чудеса света:
— Эй ты, иди сюда! Стой смирно! Видишь храм Артемиды?! Повтори: это чудо света! Громче! Еще раз — чу-до све-та! А теперь иди и расскажи об этом всем остальным!
Данный метод убеждения успешно применяется уже более двадцати трех веков. Что характерно, работает безотказно — о «вражеских» чудесах греки, а за ними римляне старательно умалчивали, а если совсем умолчать не получалось, возводили очи горе и заявляли нечто наподобие «Ну да, что-то такое было, но так давно, так далеко и так неинтересно, что разговоры об этом ныне абсолютно неактуальны! Кстати, вы не видели наш римский Колизей? Пойдемте взглянем, сознание от восторга потеряете!..»
От эллинов и римлян эту традицию перенял непритворно восхищавшийся древностью Ренессанс, потом просветители XVIII века, потом гуманисты века XIX. Через них нам и досталась история Античности «С точки зрения греков».
Извиняет одно: никакой другой точки зрения попросту не сохранилось.
А с точки зрения Карфагена Кофон был «чудом света» лишь во второй степени. Бесспорно, этим грандиозным сооружением, жемчужиной Средиземноморья, можно было любоваться и восторгаться, но на первый план выходили скучный и приземленный утилитаризм с прагматическими соображениями. Если бы во времена Карфагена существовал такой жанр литературы, как «производственный роман» в стилистике социалистического реализма, пунийский писатель непременно осветил бы трудовые подвиги современников на строительстве Кофона, с обязательными (и чудовищно нудными) техническими деталями, описаниями механизмов и приспособлений, с новаторами, рационализаторами и передовиками трудового фронта. Вся эта тоска зелёная была бы его соотечественникам очень интересна.
Карфагеняне, как и их прямые финикийские предки, были нацией технократов.
Это первая в истории человечества промышленно-урбанистическая цивилизация. «Производственный роман» в Карфагене прокатил бы на ура — западные финикийцы непритворно интересовались, как стоить здания нестандартного предназначения, как устроен рулевой механизм на новейшей и технологически продвинутой пентере, что говорит современная наука об оптическом телеграфе!
Они восхищались не идеальными формами скульптур или эстетической завершенностью архитектурного ордера, а тем, что близко и понятно технарям — механизмами, устройствами, делающими жизнь и работу проще и легче, новыми открытиями в сфере бизнеса: например, ипотеке, начатки которой появились еще в Тире, а в Карфагене этот вид банковского дела развился до появления целых кварталов античных многоэтажных «чело-вейников».
Возможно, мы и не правы, но эта теория выглядит вполне стройной и логичной в свете всех имеющихся данных о финикийцах и карфагенянах. Технократы с урезанным «чувством прекрасного». Зато с развитыми понятиями о личном комфорте и утилитаризме — в конце концов, нам никто не запрещает выдвигать собственные версии, ранее не озвученные другими авторами, писавшими о Карфагене.
У нас есть еще одна мысль, которая на первый взгляд может показаться еретической. Финикийцы, а впоследствии карфагеняне, первыми сформировали идеи глобализма, как утверждения в глобальном (по меркам Древнего мира, конечно) масштабе господства единой социально-экономической доктрины, а равно единого стандартизированного образа жизни и частного потребления.
Финикиянами была создана колоссальная, невероятно разветвленная торгово-коммерческая империя, с едиными правилами игры на пространствах от Ханаана до Атлантики, общей системой мер и весов, банковским бизнесом, системой кредитования, управления финансовыми потоками, централизованным регулированием в законодательной сфере. К выражавшим несогласие с «глобалистами Древнего мира» применялись «гуманитарные бомбардировки» — на горизонте появлялся карфагенский флот и предельно доходчиво объяснял недовольным, кто тут главный.
Ровно то же самое впоследствии делали и римляне, основав Pax Romana, но у латинян имелось принципиальное отличие от финикийского подхода: на первое место они ставили политическое влияние, а не экономику и извлекали выгоду для метрополии путем системной эксплуатации завоеванных земель под римским военно-политическим надзором с обязательным внедрением «римского образа жизни» — всем известная «романизация». Финикийцам и карфагенянам хватало экономических методов подчинения отдаленных регионов, что требовало куда меньших затрат. В основе первой глобализация лежала коммерция (и общие стандарты жизни для всех финикийцев с союзниками), лишь в крайнем случае подкрепляемая весомыми аргументами в виде боевых эскадр и десантов наемной армии на побережье.
Впрочем, мы снова отвлеклись. Вернемся к Баал-Ганнону, которого немедля по прибытии на рабочее место постигла неприятность: подломился упор, на котором вытачивался киль корабля, один из рабочих получил тяжелый перелом обеих костей голени. Что делать?
Ну разумеется, вызвать врача! При гавани организован собственный лазарет, как совершенно необходимая часть военной инфраструктуры. «Средний медицинский персонал» набирается из карфагенян, некоторые «ординаторы» тоже местные уроженцы, но ведущие специалисты — египтяне. Египтяне, получающие внушительное жалованье и пользующиеся прямо-таки неслыханными привилегиями в обществе: полноценное гражданство Карт-Хадашта, право голоса, полное государственное обеспечение, бесплатное жилье, ливиофиникийская прислуга и так далее.
Спрашивается, почему именно египтяне и откуда такие исключительные льготы? В Карфагене крайне болезненно относились к предоставлению прав гражданина иностранцам и сегрегация
