На секунду Мария замерла, а потом расслабилась в объятиях Габи и, похлопав девушку по спине, отступила назад.
– Пожалуйста. Я вижу, что Лука и Антонио приняли тебя. И твой отец гордился бы тобой.
Эти слова заставили Габи нервничать. Если бы она нашла письмо раньше, то встретилась бы с отцом.
– Спасибо, – сказала она. – Я бы так хотела увидеться с ним. И я так благодарна вам за все.
Зная, что Марии будет очень неловко, если она увидит слезы, которые закипели у нее в глазах, Габи улыбнулась и, послав воздушный поцелуй королеве, вышла из зала.
Она надеялась, что от усталости провалится сейчас в сон, в котором не будет принца Цезаря. И когда они встретятся в следующий раз, не поддастся его чарам и не станет с ним флиртовать.
И она получит объяснение его поведению.
Цезарь прошел по выложенному мозаикой двору к конюшням и кивнул конюху, который уже седлал Арью. Он погладил лошадь по носу и открыл стойло Феррона.
– Я сам оседлаю Феррона.
Спустя двадцать минут лошади были готовы, он вывел Феррона во двор и увидел приближающуюся к ним Габи, одетую в джинсы и короткую темно‑синюю куртку с меховым воротником. В ее глазах сверкал воинственный блеск, хотя выражение лица смягчилось, когда она подошла к Арье и погладила ее по шее.
– Добрый вечер.
– Привет.
– Я договорился, что пикник пройдет в лабиринте.
– Это возможно? Я думала, лабиринт вот‑вот откроют для публики. – Она легко и грациозно вскочила на лошадь и погладила Арью, что‑то нашептывая ей на ухо.
Пока они скакали рядом, принц смотрел на Габи, пытаясь прочесть выражение ее лица, но она казалась погруженной в свои мысли. И на какое‑то время он позволил тишине окутать их.
Отец сегодня высказал свое мнение предельно ясно.
– Заставь ее влюбиться в себя, Цезарь. Включи свое обаяние, которым ты так славишься.
Его матери понравилась эта идея.
– Это самый лучший способ. Габриэлла не такая, как мы. Она будет ждать ярких эмоций.
Гнев кипел в нем. Он не стал бы обманывать Габриэллу, заставляя ее влюбиться в себя и изображая эмоции, которые он на самом деле не испытывал. Это было бы жестоко.
И, в отличие от родителей, он не считал, что цель оправдывает средства. Цезарь твердо намеревался добиться своего другим способом. Да, он будет использовать обаяние. Он понял это еще в раннем возрасте, что обаяние – это мощное оружие.
Цезарь бросил быстрый взгляд на Габи.
– Тебе понравился вчерашний вечер? – спросил он.
– Не полностью, – особенно их танец, когда он держал ее в своих объятиях. – Но если честно, – Габриэлла покачала головой, – я чувствовала себя не в своей тарелке. И совершенно измучилась. Для тебя, для Луки это все естественно, но я должна прилагать усилия. Я не привыкла быть в центре внимания. От того, что все смотрят на меня, я прихожу в ужас.
– Тебе придется привыкнуть к этому.
– Я знаю… – Габи опять покачала головой. – И я уверена, что станет легче. Но это не просто быть в центре внимания… этот общественный интерес…
– Пресса – это то, что ты должна принять. И со временем ты научишься игнорировать нелепое и обидное. Ты заведешь связи с журналистами и научишься использовать их в своих интересах.
– Надеюсь, ты прав. – Словно услышав собственные сомнения, Габи снова покачала головой и нахмурилась. – Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать это. Ты объяснишь мне, почему ты не сказал, кто ты такой?
– Все сложно.
– И все же я бы хотела знать.
– Я расскажу тебе. – Он глубоко вздохнул. – Когда я вошел в конюшню, то был расстроен… Рассержен.
– Но почему?
Наверное, потому, что чувствовал неизбежность брака, но он не должен так говорить Габи. Это точно не принесло бы ему очков.
– Потому что со мной не посоветовались, когда принесли в дар Феррона и Арью, – признался он, и в ответ был вознагражден сочувствующей улыбкой. – Феррон был моим любимцем.
– Я понимаю это, и, если ты хочешь, я верну его тебе. С радостью.
– В этом нет необходимости.
– Тогда знай, что ты можешь ездить на нем в любое удобное для тебя время. Но я все еще не понимаю, почему ты не сказал мне, кто ты такой.
– Ну, мое раздражение исчезло, когда я увидел распростертую на соломе женщину. Надо сказать, очень красивую женщину. – Цезарь испытал удовольствие, когда увидел румянец на ее щеках.
– Это все чудесно, – сказала девушка, – но ты так и не ответил на мой вопрос. Если только не хочешь убедить меня в том, что моя красота вызвала у тебя временную амнезию? – Ее слова были резкими, но губы растягивались в улыбку, вызывая ответную улыбку у Цезаря.
– А ты бы поверила мне, если бы я сказал это?
– Нет. Так что можешь даже не пытаться.
Он усмехнулся.
– Начнем с того, что я решил, что ты меня узнала. Высокомерно? Возможно. Но я думал, ты изучала семью астурийцев.
Габи глубоко вздохнула:
– Я изучала. Но…
– Но меня не запомнила? – Он с притворным огорчением нахмурился и прижал руку к груди.
Она засмеялась.
– Наверное. Но было же темно, и я чувствовала себя глупо, потому что лежала на этой соломе. И последнее: я думала, что принц Цезарь не придет в конюшню.
– А почему нет?
– Я была уверена, что принц Цезарь представится. А не введет меня в заблуждение, когда я думала, что встретила кого‑то из персонала. – Она слегка натянула поводья, что‑то прошептала Арье и остановилась. – И ты все еще не сказал мне почему.
Цезарь тоже остановился, глубоко вздохнув.
– Я хотел посмотреть, что ты собой представляешь. Настоящая ты.
Настоящая она. Женщина, которая призналась ему в своих сомнениях и страхах. Женщина, которая обещала сохранить его слова в тайне. Женщина, которую он поймал в свои объятия, когда она падала с лошади. И которую он отчаянно хотел поцеловать.
– Если бы я сказал, кто такой, то ты бы держалась более официально.
– И более осторожно.
– Именно. Я хотел иметь возможность узнать тебя лучше. Без этой формальной маски.
– Но почему?
– Вопрос на миллион долларов. – Оглядевшись, принц увидел, что они почти прибыли на место назначения. – Почему бы нам не перекусить? А потом я отвечу. Обещаю. Но сначала я хочу кое‑что тебе показать.
Габи поняла, что была так поглощена их разговором, что потеряла счет времени. Сейчас она осознала, что они скоро приблизятся к лабиринту, невероятно сложному сооружению. Но Габи не была готова к тому, что увидела. Лабиринт был украшен к Рождеству, и от этого великолепия она ахнула.
