Куаньмин дебютировал с фортепианным выступлением в Линкольн-центре. «Тебе надо больше заниматься! Усерднее!»
В четырнадцать лет У Куаньмин взял первый приз на Научной ярмарке «Гугл» за какой-то алгоритм машинного обучения. «Разве ты поступишь в медицинский институт с четверкой по биологии?» Мы прожили на этой земле одинаковое количество лет, а он достиг вчетверо больше меня.
«У него нет души», — утешала я себя. Куаньмин как по команде изрыгает математические формулы. Его пальцы распухли, как сосиски, оттого что мама лупила по ним палочками для еды, пока они лежали на клавиатуре.
Только однажды я перестала желать, чтобы чудо-мальчика поразило молнией, — когда он бросил пианино, чтобы полировать футбольную скамейку запасных на первом курсе. Газета «Уорлд джорнал» встревожилась, мои родители пали духом. «Кем он себя возомнил, Томом Брэйди? Неужто и в колледж не пойдет?»
Я ликовала. В кои-то веки Куаньмин свернул с пути, предначертанного для отпрыска иммигрантов из Азии! Сидеть на скамье запасных, по меркам «Уорлд джорнал», — пустая трата времени. Династии Куаньмин пришел конец, и я больше никогда не наткнусь на вырезку последней статьи о нем, положенную мне на подушку.
Но потом чудо-мальчика завербовали раннинбеком[14] в Йельскую футбольную команду — не лучшую, но разве читательскую аудиторию «Уорлд джорнал» это волновало? Ведь это Йель! Куаньмин снова взлетел до небес в глазах моих родителей и резко упал в моих. Другой вундеркинд со страниц «Уорлд джорнал», которого я помню весьма смутно, покончил с собой. Его скорбящие родители увековечили память о сыне биографией на целый газетный разворот.
— Что? — повторяет чудо-мальчик.
Вот он, во плоти — главное мерило моей жизни, до которого я так и не дотянула.
— Ничего, — отвечаю я, и чудо-мальчик хмурится еще сильнее.
— Эвер. Никогда не слышала такого имени, — меняет тему Софи. — Это что, прозвище?
— Уменьшительное от Эверетт. — Мне до жути хочется, чтобы чудо-мальчик не сидел между нами, тряся рукой и ногой и доводя меня до белого каления.
Софи озадаченно морщит лоб:
— Разве Эверетт не…
— Хочешь поменяться местами? — обрывает ее чудо-мальчик, отпрянув от меня.
Софи поднимает бровь. Я краснею. От меня что, воняет?
— Через пять минут мы уже будем в лагере. Уймись. Бедная Эвер решит, что ты все время такой.
Чудо-мальчик засовывает телефон в карман и сжимает кулак, отчего на его загорелой руке проступают вены. Интересно, чего он такой дерганый?
Вздохнув, Софи снова поворачивается ко мне:
— Значит, Эверетт…
— Да, мужское имя. — Я заливаюсь густым румянцем и смущаюсь вдвое сильнее, чем обычно. Мне не хочется продолжать разговор о чудо-мальчике, чтобы не раздражать его. — Мои родители этого не знали.
На это мне чаще всего отвечают: «Как они могли не знать?»
Чудо-мальчик смотрит на меня:
— Видимо, Эверетт звучало похоже на Бернадетт или Джульетт. Вполне естественная ошибка.
Я ошеломлена. Он понял! Иногда вещи, которые кажутся элементарными (например, чем мужское имя отличается от женского или почему твоя самооценка оказывается под угрозой, когда подводишь своих родителей), в действительности таковыми не являются, если растешь в семье, подобной моей.
— Да, — отвечаю я.
Правда, от этого мое имя не перестает быть проклятием моей жизни.
— А что оно вообще значит? — спрашивает Рик.
Почему меня так завораживает щетина на его подбородке?
— «Храбрый, как кабан». Учти, не я его выбирала.
— Эвер Храбрый Кабан. А мне нравится, — говорит Рик.
Не удержавшись, я тихонько фыркаю. Не может быть, чтобы ему нравилось.
— Нет, правда. Куда лучше, чем мое имя. Меня назвали в честь Фридриха из «Звуков музыки». А мою младшую сестру — Лизль.
Я поджимаю губы и соглашаюсь:
— Прикольно.
— Ничего прикольного, — стонет бедняга. — Нам раз сто пришлось пересмотреть этот фильм, и каждый раз родители сообщали: «Вот в честь кого вас назвали!» Мою сестру это так достало, что год назад, в пятом классе, она сменила имя на Шелли.
Я не могу удержаться от улыбки:
— Она чем-то похожа на мою сестренку.
Семья, которая выбирает имена из стародавнего, но симпатичного мюзикла, — такого я от чудо-мальчика не ожидала.
Рик смотрит в лобовое стекло, по-прежнему тряся коленом и ковыряя подушечки пальцев, снова утомленный — как будто этот разговор ему смертельно наскучил.
Что ж, прекрасно. Я тоже отворачиваюсь к окну, лицо мое пылает. Мир кажется раздражающе чуждым, словно я очутилась в параллельной вселенной, кишащей странными квадратными автомобилями, продолговатыми уличными знаками и ограничителями скорости, указанными в километрах и китайских иероглифах. Затем мы по эстакаде въезжаем на лесистые горы. Сквозь листву виднеются мятно-оранжевые пагоды: квадратные ярусные крыши с расширяющимися, как ласточкины хвосты, углами, сложенные в башни: чем ближе к вершине, тем плотнее. Вроде моей любимой шкатулки, привезенной папой из поездки в Сингапур, только увеличенной до размеров здания.
Сдается мне, Тотошка, я больше не в Огайо…[15], и мне нелегко разобраться, какие чувства это во мне вызывает. Я до сих пор сбита с толку, ошарашена, но и заинтригована.
— Аймэй, ни сюйяо тин сялай цзо шэнмэ ма? — говорит Лихань.
— Я… э-э… простите, не понимаю…
— Он спрашивает, не нужно ли тебе заехать в какой-нибудь магазин, — переводит чудо-мальчик.
Я краснею. Мне не нужна помощь Рика.
— О… э-э… нет. Не нужно. И еще: я Эвер. Никто не зовет меня Аймэй.
Чудо-мальчик на беглом китайском передает вожатому мой ответ и кое-что еще в придачу. Он даже сменил тон и обращается к Лиханю как к пожилому человеку — более почтительно и вежливо. Иначе и быть не может. Наверное, Вселенная жестоко подшутила надо мной, устроив так, чтобы в этом путешествии, навязанном мне родителями, я тут же нарвалась на их идеал.
— Если ты уже говоришь по-китайски, — не сдержавшись, язвительно интересуюсь я, — почему твои родители упекли тебя сюда?
— О, это не они. — Янтарные глаза Рика, устремленные на меня, вспыхивают. — Я сам поехал. У нас с Софи здесь родственники, которых мы навещаем каждое лето.
Чудо-мальчик сам решил посещать китайскую летнюю школу. Что тут скажешь?
— Конечно, в «Цзяньтане» все по-другому, — говорит Софи. — А как насчет тебя? Почему ты решила приехать?
— Это не я решила. — Мой голос слегка дрожит. — Меня родители заставили.
Софи смеется.
— Ну, здесь тебя никто заставлять не будет.
— Как это?
— Программу придумали наши родственники, — шепчет Софи. — Это страшная тайна. Никакого надзора.
«Да ладно!» — проносится у меня в голове.
— Так, значит…
Чудо-мальчик делает предупреждающий жест в сторону Лиханя, который, видимо, понимает по-английски куда лучше, чем показывает.
— Потом расскажу, — тихонько говорит Софи.
Я хочу расспросить ее поподробнее, но наш микроавтобус уже подъезжает к воротам, минуя бетонную плиту с двумя китайскими иероглифами.
