Дело было в том, что начальник группенфюрера Мюллера, обергруппенфюрер Гейдрих, решил наплевать на женевскую конвенцию вместе со всеми их правилами ведения войны и требовал немедленного расстрела всех советских командиров более или менее высокого ранга, объясняя эту «крайнюю необходимость» тем, что они представляли собой угрозу самому режиму национал-социализма из-за их принадлежности к коммунистической партии, что в его глазах было ещё более страшным преступлением, чем родиться евреем.
Генрих, который уже успел скопировать факсимиле Гейдриха маленьким восковым оттиском (пока последний был занят тем, что замывал свою униформу в личной ванной комнате после того, как Генрих «совершенно случайно» опрокинул на начальника кофе, показывая тому что-то на карте), надеялся стянуть списки с советскими военнопленными со стола Мюллера, прикрепить к ним заранее напечатанный и проштампованный гейдриховским факсимиле приказ, и отправить их на работные фабрики вместо Маутхаузена, также известного как «Мясорубка» — лагерь, классифицированный как место заключения особо строгого режима для самых страшных «врагов рейха».
Группенфюрер Мюллер был известен своей слабостью к водке, поэтому Генрих рассчитал, что к тому времени как шеф гестапо вернётся в свой кабинет с жутким похмельем на следующий день, он скорее всего будет только рад узнать, что обергруппенфюрер Гейдрих уже позаботился о всех военнопленных и вряд ли даже взглянет, куда его шеф решил их отправить. В конце концов, если на приказе стояла подпись Гейдриха (пусть и только в виде факсимиле), то пунктом назначения в приказе могла стоять Луна если уж на то пошло, и никто бы и глазом не моргнул. Издержки централизованной власти играли моему мужу на руку в данном случае: никто в рейхе не стал бы ставить под вопрос приказы начальства. А потому-то он и был настолько уверен в успехе операции.
— Ингрид, мы говорим о почти двух тысячах человек, направляющихся в данный момент в Австрию. А этот приём просто дар небес; да там все так напьются, что даже не поймут, что случилось. Это же простейшее дело.
— Как ты собираешься пробраться в его кабинет незамеченным? Охрана всегда стоит на посту во всех коридорах, приём или не приём.
— Через окно. Мой кабинет на том же этаже, мне просто нужно будет пройти по карнизу за угол, и я там.
— Кто-нибудь заметит тебя снаружи.
— Его кабинет на четвёртом этаже, Ингрид. Ты что, думаешь, что охрана ходит и смотрит по крышам всё время? Да им дела нет, особенно когда их начальники во всю празднуют внутри. Они скорее всего и сами принесут по бутылке и тоже напьются.
Рудольф поднялся со своего кресла и пошёл к бару, чтобы освежить свой напиток.
— Ну а что насчёт микрофона, Генрих? Ты думаешь, он его не заметит?
— Заметит конечно, со временем. А пока мы сможем слышать каждое слово, что он произносит, лично и по телефону. Ты же сам прекрасно понимаешь, что даже пара дней таких разговоров в личном кабинете шефа гестапо — бесценны.
— Он поймёт, что кто-то из сотрудников его установил.
— Рудольф, подумай, сколько людей работает в РСХА? Сотни. Не сможет он физически их всех пропустить через допросную. Конечно, он проверит самых близких к нему людей, вхожих в его кабинет, но и это ему ничего не даст. К тому же, я установлю устройство в нижнем ящике его стола, на дно ящика, что находится над ним; у него годы уйдут, прежде чем он его там заметит. Говорю вам, это беспроигрышный вариант. Только дайте мне добро, и я всё сделаю.
Рудольф и Ингрид обменялись взглядами. Я поклясться могла, что они умели общаться без слов. Наконец Рудольф нарушил тишину:
— Ладно, Генрих. У тебя есть наше согласие. Но если ты почувствуешь что что-то, хоть что-нибудь не так, сворачивай всю операцию и выбирайся оттуда как можно быстрее. Бросай всё и беги. Мы не можем рисковать потерей такого ценного агента, как ты.
— Я считаю, что моя жизнь — это вполне приемлемая цена за пару тысяч спасённых, — беззаботно улыбнулся Генрих.
Он ничего не боялся, мой муж. И чем больше людей его офис старался отправить на тот свет, тем больше он пытался спасти. Я безумно гордилась тем, что была его женой, хоть и сердце у меня замирало каждый раз, как он затевал что-то настолько опасное. Не знаю, как бы я смогла дальше жить, если бы с ним что-то случилось. Я не могла представить свою жизнь без этого человека.
— А вот тут ты ошибаешься. — Ингрид скрестила руки на груди. — Твоя жизнь куда важнее, чем те две тысячи. Если они умрут, ничего особенно не изменится. А вот если ты погибнешь, то мы лишимся самого лучшего инфильтрированного агента в РСХА. Ты у нас один-единственный, Генрих, и заменить тебя никем нельзя. Так что, прошу тебя, имей это в виду. Ты куда лучше сможешь помочь всем этим людям в будущем, если не будешь идти на всякие глупые и неоправданные риски.
— Обещаю, никаких рисков.
— Кто будет заниматься расшифровкой разговоров в кабинете Мюллера?
— Адам, конечно же. — Генриха, казалось, удивил вопрос Ингрид. — Он — самый смекалистый парень, что когда-либо на нас работал. Ему медаль надо дать только за то, что не попался с радио за эти два года.
— Да, он парень умный. — Рудольф кивнул. — Пусть займётся. И скажи ему, пусть приносит все записи нам. Те, что нас заинтересуют, мы отдадим ему назад, чтобы он отослал их нашим домой.
— Хочешь, чтобы я их кодировал?
— Нет, мы сами всё сделаем. Ты ходи себе на службу и проявляй нужное рвение. Аннализа нам поможет, если нужно будет, правда ведь?
Я кивнула.
— Ну конечно.
— Тогда всё решено. В воскресенье после мессы, когда вы зайдёте на чай, я дам тебе микрофон для установки. Мы к тому времени, думаю, сможем его раздобыть.
Генрих был католиком, и после того, как мы поженились, я начала ходить с ним в католическую церковь вместо протестантской, куда ходила раньше с родителями. Естественно, ходили мы туда не молиться; это было хорошим прикрытием для последующей встречи «на чай» с Ингрид и Рудольфом, которое не вызывало никаких подозрений. Но сама церковь мне всё равно нравилась, нравилось умиротворение, царящее внутри, безмолвное величие и покой. Для меня, еврейки, которая ни разу не была в синагоге, сохраняя образ чистокровной арийки, это было единственным домом божьим, где я могла с ним поговорить. И мне, по правде говоря, всё равно было, как он выглядел и кто был распят на кресте, пока он мог слышать меня. В это воскресенье я буду молиться за своего мужа.
Макс, лучший друг Генриха…
Макс, лучший друг Генриха, работавший под его началом в СД, рассказывал очередную забавную историю группе офицеров, собравшихся вокруг него. Жена Макса, Урсула, ставшая мне почти как сестра к этому времени, была ещё одним поводом их повышенного интереса к Максу. Она давно сбросила небольшой вес, что набрала во время беременности и теперь с нескрываемым удовольствием вернулась к светской жизни, по которой она так скучала. Сегодня Урсула была просто великолепна в её голубом вечернем платье и с радостью принимала комплименты коллег её мужа.
