Я чувствовала себя как школьница, прячущаяся со своим соседом по парте на заднем дворе во время перемены, пока учителя не видят. Меня это вдруг так рассмешило, что я начала хихикать в голос. Генрих тоже начал смеяться, одновременно прижимая палец к губам.
— Тише, нас же услышат!
— Прости, я не могу сдержаться! Мы двое взрослых людей, работающих в Главном Имперском Управлении Безопасности, и что мы делаем на приёме в честь дня рождения нашего главнокомандующего? Целуемся в коридоре, как два подростка!
— Да пошёл он к чёрту, этот главнокомандующий! — Шепнул в ответ Генрих, стараясь не смеяться слишком громко. — Раз уж на то пошло, давай займёмся любовью прямо здесь, просто ему назло!
— Генрих! — Я отталкивала руки моего хохочущего мужа, в шутку пытающегося задрать мне юбку. — Ничем подобным мы тут заниматься не будем!!! С ума сошёл?
— Ничто не сравнится с тем, чтобы заняться любовью с моей женой-еврейкой на день рождения фюрера!
— Генрих, я серьёзно! Прекрати сейчас же! Нас расстреляют обоих!
— А знаешь что? Давай-ка выйдем на сцену и сделаем это прямо перед ним!
— Генрих!!!
Я хохотала уже в голос. Я почти забыла, каково это, смеяться так от души, что слёзы начинали выступать в уголках глаз, а живот начинал болеть от смеха. Я была так благодарна моему мужу за то, что он напомнил мне, как же это было здорово. Мы оба сидели на полу, стиснутые в узком пространстве между статуей и стеной, прижав ноги к груди и касаясь друг друга коленями. Мы больше не смеялись, просто смотрели друг на друга, улыбаясь. Генрих взял мою руку в свою и поцеловал её.
— Ты и не знаешь, какую радость мне доставляет видеть тебя такой, Аннализа. Я уже начал думать, что потерял тебя после всего, что случилось.
— Любимый, не говори так! — Я прижала его руку к груди, а затем притянула его ближе за шею, крепко обнимая. — Ты никогда меня не потеряешь. Я — твоя жена, и люблю тебя больше всего на свете.
— Я знаю. Я тоже тебя люблю. — Он гладил мне спину, покрывая лёгкими поцелуями моё плечо, шею и лицо. — Я люблю тебя больше жизни, Аннализа. Я не знаю, что бы я делал, если бы ты ушла от меня.
Его слова отозвались больным уколом в сердце. Так вот что он думал, пока я была настолько погружена в свои планы мести, что ничего вокруг больше не замечала; вот что он думал каждый раз, как я ездила в Вену. В своём эгоистичном желании отомстить, я даже и не заметила, как невольно ранила самого дорогого мне человека. Какая же я была ужасная жена!
— Генрих, любимый, прости меня пожалуйста! — Я обняла его лицо ладонями и начала покрывать его поцелуями. — Прости, что была такой эгоисткой! Прости, что ничего не сказала с самого начала. Но ты бы всё равно не смог мне с этим помочь, да и втягивать я тебя в это тоже не хотела.
— Аннализа, что ты такое сделала?
— Попросила доктора Кальтенбруннера помочь мне убить Гейдриха, — наконец прошептала я после паузы.
— Что?! — Генрих смотрел на меня почти в ужасе. — Что ты натворила?! Ты с ума сошла! Ты вот так просто пошла и спросила его об этом?!
— Генрих, у меня не было выбора. Ты же помнишь, я была сама не своя после смерти Норберта и…нашего ребёнка. Я поклялась на их могиле, что я его убью. Я не думала тогда совсем, я была настолько зла на весь мир, на него, я всё вокруг ненавидела. Мне ничего не было страшно, поэтому да, я пошла и напрямую его об этом спросила. Я только хотела, чтобы Гейдрих за всё заплатил.
— Ты хоть понимаешь, насколько это серьёзно? Если вы попытаетесь организовать покушение на политическую фигуру его ранга? Да он сейчас обладает почти таким же влиянием, как сам Гиммлер! Если он действительно умрёт, и выяснится, что это вы двое в ответе за его смерть, вас повесят рядышком на первых же воротах! Господи, как я только не догадался обо всём сразу? Я знал, что ты что-то затевала, но такое! — Генрих покачал головой и положил обе руки мне на плечи. — Ты в эти же выходные поедешь в Вену и скажешь ему, что ты передумала. Скажи ему, чтобы ничего не делал.
— Слишком поздно.
— Что значит, слишком поздно?
— Поздно что-либо делать. Человек, который готовит всю операцию, уже в Чехословакии, а я даже не знаю, как он выглядит.
Генрих молча сидел и смотрел на меня. Я взяла его руки в свои.
— Не волнуйся, любимый. Доктор Кальтенбруннер всё очень хорошо продумал. Он никогда бы не стал брать на себя такой риск, если бы не был на сто процентов уверен в успехе.
— Пообещай мне, что в будущем будешь обо всём мне рассказывать. Обо всём, без исключения. Я твой муж, не он.
Я кивнула.
— Обещаю, любимый. Больше никаких секретов. Прости меня, пожалуйста.
Он снова покачал головой и нежно погладил меня по щеке.
— Ты ни в чем не виновата. Ты была расстроена и не думала, что делаешь. Это ты меня прости, что не разглядел вовремя, что с тобой творится, не помог, как надо было. Подумать только, я заставил тебя пойти и спросить шефа австрийского гестапо о помощи. Хороший же из меня муж!
Я улыбнулась, вспомнив, что всего несколько минут назад винила себя в том, что была ужасной женой. После трёх лет брака мы с Генрихом так сблизились, что даже думать начали одинаково.
— Кальтенбруннер же не пытался…воспользоваться ситуацией с тобой? — Вдруг спросил он.
— Боже, нет, конечно. По правде говоря, он всё это время был сама любезность и почтительность.
— Вот уж не ожидал, что такие положительные слова могут стоять рядом с его именем, — Генрих подавил смешок.
— Он всегда ведёт себя со мной исключительно как джентльмен. Я бы не стала иметь с ним дела, если бы было иначе.
— Не забывай только, что он не занимается благотворительностью, Аннализа. В один прекрасный день он что-нибудь потребует назад.
— Тогда придётся найти кого-то ещё, чтобы убить его, — отшутилась я. — Пойдём-ка назад, пока нас не хватились.
Прежде чем встать, Генрих наклонился и поцеловал меня в последний раз. Я испытала огромное облегчение, всё ему рассказав. Больше никаких секретов между нами, пообещала я себе. Никаких и никогда.
Берлин, май 1942-го
Ингрид, агент американской секретной службы, которая жила и работала под прикрытием в Берлине вместе с её мужем Рудольфом вот уже много лет, мерила шагами их просторную гостиную. Она всегда так делала, когда что-то обдумывала или же нервничала, — я давно заметила за ней эту привычку. Казалось, ей это помогало сконцентрироваться и лучше всё продумать.
— Не знаю, Генрих, — она тряхнула головой, глянув на моего мужа, стоявшего у окна с бокалом бренди в руке. — Слишком это опасно. Тебя поймают.
Первой причиной, почему эта «супружеская пара» была практически неуязвима для гестапо, было именно это их качество: оба Ингрид и Рудольф были чрезвычайно осторожны. А то, что только что предложил мой муж, было чем угодно, только не простой операцией. Он хотел проникнуть в офис шефа гестапо Мюллера во время ежегодного приёма для командующего состава РСХА, установить подслушивающее устройство в его столе, и заодно фальсифицировать только что поступивший приказ о ликвидации советских военнопленных, которые в последнее время прибывали в страну десятками тысяч.
