Глава 3
День тянулся за днем мучительно долго. К вечеру, на исходе второго дня до праздника плодородия, каждый будет должен отдать дань земле и колу, принести щедрые требы и поблагодарить богов за минувший год и богатый урожай. Арьян измерил весь острог шагами, не зная, куда и примкнуться. Три раза в день собирались всеми в терме, чтобы вместе сотрапезничать да обмолвиться словом. Ерислав, как обещал, был занят сбором своей дружины. Князь Гостивой грозил лишить его всего, если тот все же осмелится пойти на валганов. Он, как и князь Вяжеслав, был против того, но разве остановишь буйную голову. Не удержишь, уж как ни старайся, но в одном Гостивой все же ограничил сыновей — увел из детинца набранных кметей, поэтому братья поступили по-иному, решив проехать по весям окрестным в тайне. И точил сердце Арьяна червь сомнения от того, что нарушает волю старших князей, да ничего не мог поделать, назад уже дороги нет, иначе он изменит самому себе, как жить потом с этим? Задумал даже испросить волю богов, да тут же и передумал — какой бы ни был знак, он не отступит.
Изредка сталкивались с братом днем. Данимир, похоже, один оставался, как и по обыкновению своему, расслабленный и даже в приподнятом духе, но только не в предчувствии предстоящей встречи с врагом. Другая у него ныне была забота, и имя ей — Люборада. Арьян в том убедился, когда ранним вечером встретил их милующихся в сумраке под яблоней. С одной стороны был рад, что братец позабыл связь с валганкой, которая оборвалась весьма скверно, но с другой, Данимир не о том думает. Хотя какая ему забота. Это Арьян весь истерзался, разрываясь на части в смятении и ожидании.
Княжич посмотрел на закат, щуря глаза от пышущего алого зарева, распростершегося по всему горизонту. Отсюда, с высоты крепостной стены, весь посад был как на ладони вместе с простирающимися до бескрайности лесами и холмами. Арьян вместе с дуновением теплого ветра уловил тихие шаги, и они не похожи были ни на шаги брата, ни на шаги братьев-близнецов, ни на шаги Мечеслава, и уж тем более, Векулы. Княжич обернулся. Дана, казалось даже сбилась с шага.
Старшую княжну он видел редко за время пребывания в Излуче, а если и сталкивался, она прятала взгляд и даже, казалось, избегала, хотя раньше дочь Гостивоя не отличалась чрезмерной робостью. И удивило, что она сейчас делает тут. За ее спиной он заметил и чернавок, что верно сопровождали молодую княжну, вступившую в пору на выданье.
— Добрый вечер, — поздоровался Арьян, когда Дана остановилась в шаге от него, опершись о брусья, устремляя взор на закат.
— И тебе доброго, княжич, — обронила она.
Сегодня княжна была особенно нарядна: в длинном, до пола, бледно-зеленом платье из парчи, расшитом бисером по вороту и рукавам, стягивающим узкие запястья, на голове венчик с подвесками разными — луницами да кольцами.
— Завтра все на реке будут костры жечь, песни петь. Весь посад соберется, — начала Дана, оглаживая, будто невзначай, рассохшееся на солнце дерево.
Арьян отвел от нее взгляд, вновь глянув вдоль крытого перехода, где стояли ожидавшие княжну чернавки. Неспроста они тут встретились, и речи она заводит неспроста такие, и волнуется, исследуя пальчиками дерево.
— Ты ведь ни разу не был на нашем празднестве, а я слышала, уезжаете сразу после ночи Купальской.
— Сразу не получится, думаю, поспать в эту ночь не выйдет, раз будет шум такой, — усмехнулся Арьян.
Тишину разрушил смешок откуда-то с дальней стены. Дана вздрогнула, испуганно глянув в тени сруба, повернулась к княжичу, остро и пронзительно вспыхнули в ее глазах последние отсветы заходящего за лесистый холм кола.
— Доброй ночи, княжич, — обронила она, отступая, торопясь уйти.
— И тебе, — ответил Арьян.
Княжна улыбнулась коротко, а потом, развернувшись, быстрым шагом, пошла к девкам.
Арьян стоял на стене, пока сумрак не опустился на острог, погружая даль в холодные сырые тени. Спустился с надвратной башни, решая найти Данимира. Брат оказался на дружинном дворе вместе с кметями, что разминались на ристалище. Двигался Данимир с изяществом молодого волка, нападая быстро, отступая проворно, вновь делая неожиданные выпады, прокручивая искусные атаки, приковывая внимание всех зевак к себе. Вон и девицы собрались, выглядывают из укрытий, наблюдая украдкой. Арьян, раззадоренный увиденным, с охотой к ним присоединился, ощущая, как в теле разжигается задор, не обращая внимания на все еще тревожащую рану. Пусть и стали движения свободными, точными, но после долгих состязаний все равно нападала усталость, и пот катился градом по спине, дрожь непонятная пронимала тело. Арьян недомогание списывал на то, что за время лежки все же растерял былую сноровку, а потому решено было почаще выбираться на побоища. А тут в самый раз, другого занятия и не было, как бока наминать да силой и удалью мериться.
После, как сошло семь потов, а колени проняла дрожь от сражений с подступающими один за другим добровольцами, в эту ночь, не предвиделось сомкнуть глаз. К тому же перед отъездом из Излуча охватило смятение, нарастало напряжение, вынуждая быть на пределе каждый миг. Арьян не стал подниматься в терем, остался в гриднице распивать после бани братину с княжичами. И тлевшие лучины, и сладко-кислый вкус браги, и запах смолы древесной с примесью настоек смородиновой да рябиновой, густо окутывающий собравшихся за общим столом витязей, и душевные разговоры друзей не успокаивали сгущающегося предчувствия предстоящей встречи с валгановским вождем. Если он… Если он что-то сделает с Мириной… Если Арьян больше никогда ее не увидит… Разотрет его в прах.
Ощущая, как неуемная, распирающая и выворачивающая наизнанку злость охватывает нутро, княжич поднялся из-за стола. Оставив друзей, сам углубился в сумрачную избу, улегся на выстеленную шкурами лавку, закрыл глаза, вдыхая тяжелый, пропитанный шерстью и теплом от огня воздух, слушал, как гудят высокие голоса мужей, смешки женские, как шумит кровь в ушах и бухает сердце. Княжич утонул в вязком, как кисель, воспоминании, возвращаясь мыслями в тот самое утро, в шатер хана. Не подозревая ничего, Арьян нашел Мирину в объятиях этого змея. Тогда его скрутило черной воронкой непонимание, удивление и вместе с тем неверие. Он даже не мог разжать пальцы, выпустить полотно, его ступни пристыли к полу, и он не смог сделать и шага, смотря на обнаженную княжну. Арьян отчетливо помнил плавные изгибы ее тела, перламутровую кожу упругих грудей, плоский живот, гладкую, как шелк, кожу бедер, икр, ее стройные ноги. Она как из сладкого сна, от которого не желалось пробуждаться, а хотелось остаться и вдоволь насытиться ею, хотя бы взглядом. Удары сердца участились, разливая по телу огненную лаву, толчками отдающуюся в ушах, одурманивающую. Мыслить уже невозможно, и воспоминания текут, как спокойная река, омывая берега и уступы, и вот возникает перед ним новый образ. Густой изумрудный лес, омытый свежим холодным светом, Мирина, оставшаяся с Векулой и Мечеславом, и последнее, что врезается в душу, это удивленный взгляд, растерянное молчание, невысказанные слова. Все это волнами бьет о грудь Арьяна, одна за другой, и вот река уже несется, набирая силы и мощь, и удержаться невозможно, мощные толчки опрокидывают его из стороны в сторону, пока не топят в самые недра. А потом холод и тишина. Пребывая во власти покоя, Арьян слышит сквозь толщу сбившиеся рваные дыхания и ударяющие в самый живот сладострастные стоны, приглушенные, тихие — видно кто-то из чернавок все же остался в гриднице, став в эту ночь кому-то усладой. Думает Арьян и проваливается в сон. Изба и стены бревенчатые погрузились во тьму, закачались, утрамбовывая мечущееся сознание в пустоту, пряча от терзающих на части чувств, ставших неуправляемыми совсем. Его терзало одно — то, что княжна в чужих руках, не в его. Чужие руки теперь ее ласкают, целуют губы… В груди начинает печь, ломить в висках, а дыхание становится хриплым. Он провалился в огненную воронку, пропадая, стираясь в пепел, оседая черным осадком на самое дно безмолвия.
