— Так я это, барышня… — замялся Егорыч, — шоб… сэкономить капитал…
— Блюдолиз! — не унималась Лукерья.
— Колотовка! — в долгу не остался Егорыч.
— Да тихо вы! — встряла Степанида, — точно! Капитал!
— А шо, капитал? — в одночасье спросили Егорыч и Лукерья.
— Это вы мне скажите, а где Слагалицы брали капитал? А?
— Какой капитал? — это уже Лукерья, Егорыч видимо испарился.
— А такой, капитал! Деньги-тугрики! Жили за что? На работу ходили? — и как этот вопрос не возник у нее сразу. Женщина-то она была практичная. Привыкла, что деньги, пусть немного, но имелись.
— Так а пошто тебе деньги-то? — недоумевала Лукерья, — как в силушку войдешь и мы следственно тоже, то в еде надобности не будет. Хозяйство заведем, Крапивка подсобет, огородик, коровка…
— Ой не-не-не! — Степанида аж со стула вскочила, — я в огороде работать не умею, а коров так вообще боюсь! Ты что!
— Та я кажу — Крапивка подсобет!
— А Крапивка у нас кто? Здесь еще кто-то есть? — кажется конца краю сюрпризам не будет!
— Крапивка у нас огородница-господарушка! — защебетала Лукерья, — огородик у ней славный, ни травиночки, растёть все, аки на дрожжах! А молочко у коровки… м-м-м…
— Это типа как ты, только по двору? Это она кусты выкосила?
— Она, кто ж еще! С позаранку до ночи, работяжечка! — пела соловьем Лукерья.
— А если люди увидят? — Степанида выглянула в окно, но ничего такого не заметила.
— Нихто не узреет! Не боись! — уверила охоронница.
— А она меня слышит? — Степанида по сторонам поглядела, — видит?
— И видит и слышит! Говорить токмо не могёт! Она по-иному общается!
— Это как?
— Со временем почуешь. Она лаской говорит, чуйствами.
И тут Степанида почувствовала. Легкое движение воздуха, словно сквозняком из окна потянуло. Волос кто-то коснулся, по щеке ветерком провело. Вспомнила она этот жест! С детства раннего. Когда дольше всех детей спала, ее так дед будил. Или она думала, что дед. Волосы с лица уберет, в лицо подует.
— Ох! — на глаза Степаниде слезы навернулись, — так ты и есть Крапивка? — и в ответ снова в лицо подули и по волосам погладили. Женщина блаженно глаза прикрыла и понежилась под лаской, охоронницей подаренной. Словно близкий человек к груди прижал да по голове погладил, — спасибо тебе, Крапивка…
— Ладно тебе, не реви! — вырвала из сладкой неги Лукерья.
— Да не реву я, детство просто вспомнила, — Степанида вытерла лицо ладонями и решила сменить тему, — так, про продукты я поняла, но деньги, знаешь ли не только на пожрать нужны!
— Положим, на што?
— Да на тряпки! Помадки, кремчики! Да мало ли на что! На телефон новый, который Егорыч слопал!
— Простите, барышня… — вновь подал голос Егорыч, значит все-таки рядом, только отмалчивается.
— Да я не к тому, Егорыч! За свет опять же платить, интернет провести! Ремонт сделать! Я по вашим клозетам прыгать не намерена! — Степанида вышагивала по кухне и пальцы загибала. Застыла вдруг и говорит, — что-то нехорошо мне… — и рухнула на пол без сознания.
«Судьба придет — по рукам свяжет»
— Пришла суженная, пришла… — прокаркал старческий голос, — я тебе что говорила, не верил!
— Мать, я ее двадцать лет ждал! Конечно не верил! — раздался второй голос, красивый, с хрипотцой, — и сейчас до конца не верю!
Степанида почувствовала, что лежит на чем-то жестком и не может пошевелиться. Даже глаза открыть сил нет.
— А ты поверь! Привела все-таки судьбинушка Слагалицу твою распрекрасную… — и почему «распрекрасную» прозвучало так обидно? — Не проворонь теперь! — сказал первый голос, кряхтящий.
— Мать, я стар уже для игр этих, право слово! Что я, как дурак соревноваться буду, веники носить? Не мое это, не мое! — второй, красивый голос.
— Иш, старик выискался! А ты подними зад, будь добр и букетик прикупи, чай ручки-то не отвалятся!
— Ну букетик, это ладно! Но соревноваться с сопляками этими смазливыми, как прикажешь?
— А ты что, всех видал ужо?
— Не всех, пока четверых только! Как с картинки, один одного краше! — с досадой сказал второй, глубокий голос.
— А ты на их красоту не гляди! Бабы — они сердцем любят! Пошто сердцу краса? — нравоучительно сказала старуха.
— Такого монстра как я, даже печенью не полюбят! — и до чего отчаяния много в голосе том прозвучало, Степка аж вздрогнула.
— Так и шо? Снимаешься с женихов? — с тревогой прокаркала старуха.
— Снимаюсь! — горько, но решительно ответил, как видимо бывший жених.
— Ой дурак, ой дурак!
«Не надейся на авось»
И тут Степаниду окатили холодной водой. Она вскрикнула и очнулась. Села посреди дедовой кухни, по сторонам смотрит, понять ничего не может. Откуда вода, что за голоса? И потом как расплачется!
— Ты чего, хозяюшка? Болит где? — голос Лукерьи звучал испуганно.
— М-меня… жених… бросил! — всхлипнула Степанида.
— Шо? Кахда? Быть такого не могёт! — опешила Лукерья, а кажется, Крапивка погладила по мокрым волосам.
Степанида всхлипывая, рассказала им то, что слышала. Пока рассказывала, в себя пришла окончательно, слезы вытерла, и говорит:
— Не поняла, а чего я на полу и мокрая?
— Так ты ж в беспамятство упала! Перепужались мы!
— Да? Странно, я ни разу в жизни обморок не падала!
— Здается мне, ведаю я что стряслось… — прошептала Лукерья, — поди переоблачись, а то застудишься и покумекаем…
— И во что ты мне предлагаешь переодеться? — ехидно спросила Степанида, — Егорыч слопал мой гардеробчик!
— Простите, барышня! — завел свой шарманку Егорыч.
— Да ладно тебе, Егорыч, я не злюсь! Просто констатирую!
— Та не беда! В дедовой опочивальне в сундуке одёжа Евдотьи Ильиничны! Подбери упаковочку!
— Спасибо тебе в тряпочку! — отвесила Степанида поклон, но покорно пошла в опочивальню.
Открыла сундук и одну за одной стала вытягивать вещички. Вытягивала и ржала, за бока хваталась, представляя себя в этих прикидиках.
— Лу-лукерья… если я такое но-сить буду… ты меня замуж… никогда не выдашь…
— Чавой эта?
— Да ты погляди только!
И Степанида показала самое нарядное платье, что там нашлось. Яркое, цветастое, из какой-то хрустящей ткани. Рукава колокольчиком, ворот на пуговках под самое горло, длиной до пят, солнце-клеш от талии, но не это самое смешное. Размером оно было раз эдак на пять больше за Степкин. Хотя и сама она была женщина видная, высокая да в кости широкая… ну и еще кое-где…
