Глава 3
Нервно ломая руки, Николь Сен-Клер стояла у сверкающего черного ландо, которое ожидало своего хозяина на Ройял-стрит перед вывеской «Томас П. Демминг, адвокат».
По одну ее сторону стоял седовласый белый охранник, по другую — такой же седой негр в красной с золотым шитьем ливрее.
Вытащив карманные часы, охранник щелкнул крышкой.
— Мы прибыли на несколько минут раньше.
— Он придет, — заверил старый негр, — точно вовремя.
Он и в самом деле не опоздал.
Николь увидела, как из-за угла вышел высокий широкоплечий человек и направился в их сторону. Не веря своим глазам, Ники часто заморгала и, покачнувшись, схватилась за колесные спицы. Неужели это он?
Это и в самом деле был он. Александр дю Вильер. Сколько времени прошло, а она сразу узнала его красивое лицо. В самые тяжелые дни, которые ей пришлось пережить, когда она, свернувшись клубком, старалась согреться на узкой койке служанки, когда мыла грубые деревянные полы или перестирывала горы грязного белья, она часто думала о нем. Где он и что с ним? Навестил бы он ее в той прежней жизни, как того ей хотелось?
Она смотрела, как он взял бумаги у охранника и быстро пробежал их глазами. Когда он взглянул на нее, ее сердце сильно забилось. «Узнает ли? Господи, только бы не узнал!» — молила она.
Предстать перед ним в этих рваных отрепьях, с грязными волосами было для нее тяжким испытанием. «Но может быть, он купил ее именно потому, что узнал? Вспомнил ее и решил спасти вновь?» Сердце застучало еще чаще. Платок, туго стягивавший грудь, не давал дышать.
Написав расписку, дю Вильер вручил ее охраннику. Тем временем кучер уселся на облучок. Ники съежилась от страха, когда суровые карие глаза уставились ей в лицо, а большая ручища подняла ее подбородок. С избитого, в подтеках грязи лица он перевел взгляд на промокшее коричневое, платье из дешевой материи, на плоский, по всей видимости, лиф.
Какая-то тень пробежала по его лицу, и она решила, что это тень разочарования.
— Никакого воровства в Бель-Шен я не допущу, — сказал он категоричным тоном. — А теперь садись в ландо.
Эти слова разрушили все надежды, которые зародились у Ники. Она только его собственность, ничего больше. Он не помнит ее.
Проглотив ком в горле, она постаралась удержать навертывающиеся слезы. Как она могла надеяться, что он отнесется к ней по-другому, если узнает в ней прежнюю Николь. Сама же она ни за что не станет ему напоминать о том странном дне, когда он спас ее. Позже ее отец ездил в Бель-Шен за помощью, но получил грубый отказ. Николь ждала его у дверей кабинета, когда отец возвратился домой.
— Франсуа ничуть не изменился, — сказал он матери. — Такой же бездушный эгоист, каким и был всегда. «Может быть, мой отец излишне добр, — процедил Франсуа дю Вильер, — но я лично деловой человек. С меня хватает и собственных проблем. Такого же мнения придерживается и мой брат».
Никогда в жизни не забудет Николь выражение полного отчаяния на благородном лице отца и слез, которые стояли в глазах матери.
Силой воли подавив в себе горькие воспоминания, Ники села напротив своего нового хозяина, который был одет в дорогой темно-зеленый сюртук. Она старалась, как научилась за эти годы и особенно побывав в тюрьме, держать глаза опущенными в землю. Но позволила себе один раз исподтишка взглянуть на него прямо. Оказалось, что он наблюдает за ней с большим любопытством. Она понимала, что должна сразу же отвести глаза, но не могла себя заставить сделать это.
Он выглядел таким же красивым, каким она его помнила, может быть, даже красивее. Теперь он был зрелым мужчиной.
Черты его лица стали суровее. Чувственные складки у рта разгладились, появились мелкие морщинки у глаз. Теперь он казался старше, словно бремя возложенной на него ответственности приблизило его зрелость.
Вид у него был почти разгневанный, и она с недоумением подумала, уж не она ли причина этого гнева.
Отметив, что он не говорит ни слова, а только смотрит на нее так, словно был бы рад избавиться от ее присутствия, она почувствовала, что и в ней начинает закипать гнев.
— Я не воровка, — наконец проговорила она, уверенная, что он думает именно об этом. Она ничем не заслужила того, что обрушилось на нее за эти три года. Решительно ничем.
— Однако именно это утверждается в твоих бумагах. — Он уперся длинной мускулистой ногой в переднее сиденье, где она сидела — Там говорится, что ты украла у своей хозяйки изумрудную брошь и спрятала в своих панталонах.
Ники залилась румянцем: как смеет он так оскорбительно говорить о вещах, которые касаются ее лично?!
— Пропавшую брошь обнаружила моя хозяйка. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что она сама же ее и подложила.
— И зачем же она это сделала? — спросил он, даже не пытаясь скрыть сарказма. Он откинулся на спинку, обтянутую красной стеганой кожей. Его плечи были почти так же широки, как и спинка.
— Зачем? — переспросила она, возмущенная обвинительным блеском его глаз. Ей хотелось выложить всю правду, но, Бог свидетель, она не может сказать ему, что эта женщина ее ревновала Он все равно не поверит, что та могла ревновать к двенадцатилетней девочке.
— Не знаю, — солгала она. Ей хотелось стать как можно незаметнее, врасти в сиденье, но вопреки этому она выпрямилась.
Глаза француза еще более посуровели.
— Что до меня, то я, конечно, не стану подкладывать драгоценности в твои панталоны, поэтому тебе лучше ни на что не зариться.
Ники до боли прикусила язык. «Кем он, черт побери, себя воображает?»
— Вы так и будете все время упоминать о моем нижнем белье? — прошипела она сквозь зубы.
— А у тебя оно есть, нижнее белье?
Ее глаза широко открылись.
— Вы… вы не джентльмен!
Александр усмехнулся. На его щеках впервые появились ямочки.
— Рад убедиться, что им не удалось окончательно сломить твой боевой дух. Скажи мне, маленький беспризорный мышонок, где ты научилась говорить на хорошем английском языке?
Беспризорный мышонок! Подумать только, когда-то ее отец называл его отца другом!
— Если я такая презренная тварь, зачем же вы меня купили? — Улыбка сошла с лица Александра. Его взгляд скользнул по ее рваной и грязной одежде, по тусклым спутанным волосам, которые она тщетно пыталась спрятать под капором.
— Мне хотелось немножко… развлечься»
Далее после этих жестоких слов они ехали в полном безмолвии. Слышался только скрип колес да стук копыт по булыжной мостовой. «Ему, представьте, захотелось поразвлечься. И этим развлечением стала для него грязная и оборванная дочь Этьена Сен-Клера. Вот, оказывается, самый подходящий объект для насмешек. И естественно, для презрения. Но что же такого смешного может найти Александр дю Вильер в жалком, несчастном существе? — подумала она. — И долго ли еще придется сдерживать обуревающее ее желание сказать правду?»
