Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
Конечно, все патогены разные, и реакция на каждый из них зависит не только от его специфических особенностей, но и от исторического контекста, в котором патоген заявляет о себе. Большинство жителей Северной Америки и Европы знали – пусть смутно, что Эбола зародилась в далеком экзотическом краю (в селении на реке Эбола, в Демократической Республике Конго). Возможно, уже одно это придавало патогену заведомо большую опасность в глазах жителей Запада по сравнению с болезнью Лайма, названной в честь зеленого коннектикутского пригорода, родного и знакомого. Кроме того, Эбола отличается высокой вирулентностью, убивая в среднем около половины своих жертв, тогда как болезнь Лайма, наоборот, редко приводит к смертельному исходу, а от геморрагической лихорадки денге умирают около 10 % заболевших.
И все равно непонятно, почему все пришли в ужас именно от Эболы, а не от других новоявленных патогенов. У вируса Западного Нила, скажем, или денге происхождение не менее экзотическое, однако ни тот ни другая такую панику не вызывали. И если бы определяющим фактором панической реакции была вирулентность, самой страшной болезнью считалось бы бешенство, в считаные дни убивающее всех заразившихся. Однако в массовой культуре бешенство – повод для смеха, а не для страха. В одной из серий рейтингового комедийного сериала «Офис», например, самый сумасбродный персонаж организует «благотворительный забег» в рамках борьбы с бешенством (под названием «Благотворительный профессионально-любительский забег в честь Мередит Палмер, организованный Майклом Скоттом в скрэнтонском филиале "Дандер-Миффлин" против бешенства и во исцеление»). Остальные персонажи относятся к мероприятию без энтузиазма – подъезжают к финишу на такси, на трассе пьют пиво и заруливают в магазины. Комизм ситуации в том, что лишь безумный организатор забега видит в бешенстве страшную болезнь, а здравомыслящие сотрудники офиса знают, что это ерунда.
Как ни парадоксально, гораздо более опасной реакцией на новые патогены, чем высмеиваемая со всех сторон якобы беспочвенно раздутая паника, может оказаться равнодушие. Одно из подтверждений тому – наш самый давний и самый живучий патоген, вызывающий малярию. Малярия грозит человеку с тех самых пор, как он эволюционировал из обезьяны, и до сих пор уносит сотни тысяч жизней ежегодно. Тем не менее уже не первую сотню лет она полностью предотвратима и излечима. Медицинские антропологи снова и снова приходят к выводу, что засилье малярии объясняется лишь нежеланием жителей малярийных областей принимать необходимые меры безопасности. Они не вешают москитные пологи над кроватью, не обследуются и не лечатся, когда заболевают. Почему? Потому что считают малярию обычной житейской неурядицей. Малярия держится за счет того, что перестала внушать страх.
Малярия – эндемичное заболевание для большинства районов своего распространения. Эндемичные болезни по праву считаются опаснее эпидемических: их сложнее искоренить по приведенным выше причинам и свою дань заболевшими и умершими они собирают из года в год, а не однократной вспышкой. На Гаити холера перешла из разряда эпидемических в эндемичные, поэтому в ближайшие годы будет создавать перманентную угрозу здоровью гаитян и всему региону. Отдельные случаи заболевания уже зафиксированы во Флориде, Доминиканской Республике, Пуэрто-Рико, Мексике, на Кубе и на Багамах{630}.
Лихорадка денге приобретает эндемичный статус во Флориде, отмечена в Техасе и, скорее всего, будет распространяться дальше на север, затрагивая миллионы. Болезнь Лайма неуклонно расползается по всей территории США, оборачиваясь сотнями миллионов долларов ущерба для экономики в год. Но стоит патогену перестать внушать страх, и удача ему обеспечена. Ему больше не нужно искать обходные пути и преодолевать защиту, потому что общественность на защитные меры махнула рукой. Равнодушие флоридцев и ньюйоркцев к появляющимся в их окружении новым патогенам – первый этап культурно-биологического процесса, в ходе которого кочующие эпидемии превращаются в глубоко укоренившиеся эндемичные заболевания.
Так почему же одни патогены вызывают зевоту, а другие – панику? Возможно, отчасти все зависит от того, насколько они укладываются в бытовое представление о патогенах. Представление это четко отражено в лексиконе, касающемся болезней. Господствующая метафора, как в медицине, так и в массовой культуре, – война. Мы «атакуем» болезнь, «вооружаемся» против нее, «бомбардируем» лекарствами. «Пандемия и война очень похожи», – утверждает The Economist. При этом противник наш не то чтобы несокрушим или неуловим – наоборот, он считается легкой добычей. Сложные устойчивые патогены вроде малярии воспринимаются как устранимые в два счета. Главное – немного раскошелиться. (Как заявляла одна благотворительная организация, «всего 10 долларов… могут спасти жизнь»). Победа в войне против патогенов за нами, доказывал основатель Microsoft Билл Гейтс после эпидемии Эболы 2014 года. Нужно просто еще немного постараться{631}.
Расхожее представление отводит нам роль победителей в этой, как мы привыкли полагать, выигрываемой войне. Возможно, поэтому наибольший страх внушают те патогены, которые кажутся неуязвимыми, даже если, как Эбола, они не угрожают нам лично. Вирус Эболы оказался не по зубам нашему противомикробному арсеналу. За те месяцы, что бурлила эболанойя, не изобрели ни вакцины для профилактики Эболы, ни лекарства. Даже высокотехнологичная западная паллиативная терапия – круглосуточный медицинский уход, вентиляция и прочее – казалась слабым утешением в случае инфекции. Поскольку панику порождала непобедимость Эболы, никто не принимал в расчет, что заражения достаточно легко избежать. Беспокоил сам факт существования неизлечимой болезни. Эбола представлялась красной шестеркой пик, клоуном, притаившимся в полутемном подвале, – чем-то неожиданным, непостижимым, наводящим ужас.
Тогда понятно, почему болезнь Лайма, денге и бешенство, даром что опаснее и тяжелее, не вызывают такого страха. Теоретически на все три действуют лекарственные препараты. Как объясняли мне студенты, даже если тебя и укусит клещ в эндемичной по болезни Лайма местности, ерунда, примешь курс доксициклина. И болезнь Лайма, и денге переносятся насекомыми, с которыми прекрасно справляется целый ассортимент имеющихся в широкой продаже инсектицидов, а прививка от бешенства обладает 100 %-ной эффективностью. Видимо, нас не заботит, что эти патогены до конца не укрощены: существование оружия, которое можно против них применить, дает утешительную иллюзию контроля.
Представление о тех или иных микробах как о противнике не только формирует наше отношение к патогенной угрозе, но и позволяет забыть об изменчивости их болезнетворных способностей и нашем участии в их взращивании. Патогены рисуются чем-то отдельным, антагонистическим, не зависящим от наших действий. Заклятый враг, и все тут. А ведь на самом деле вредоносность даже такого обладающего пандемическим потенциалом патогена, как холерный вибрион, целиком зависит от условий. В человеческом организме это патоген; а в какой-нибудь теплой дельте – полноценный участник гармоничной экосистемы. И своим превращением из безобидного микроба в вирулентный патоген он во многом обязан нашей деятельности. Мы сами превратили его во врага.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
