Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
— Сыграй своему жениху так же, — хрипловато сказал он и кивнул куда-то в сторону, за потерянного Гъяла, не отводя взгляда от пламени, — и, может быть, он тебя отпустит.
— Не отпустит, — ответила Рацлава, отняв губы от свирели. Неспешно поправила расшитую по подолу юбку, подоткнутую под колени, — завтра у нее будет другое платье, самое дорогое, самое нежное.
Стоило ее песне развеяться, как Оркки поднялся на ноги и, отряхнув ладони от травы, похлопал Лутого по плечу.
— Пойдем-ка, поговорим.
Они говорили вдали от всех — костер рассеянно дымил в ночи. Лутый сидел на сухом пне, постукивая носком сапога по шляпкам грибов, рассыпанных по земле. Оркки ходил перед ним — взад-вперед, будто рыскающий зверь.
— Отдадим девушку, — голос его звучал сипло и непривычно тревожно, — направимся в Бычью падь. К Малгожате Марильевне, сестре нашего князя, хотя какая она нынче Марильевна, когда замужем за хозяином Бычьей пади… Говорят, муж у нее по струнке ходит… Князь сказал, Малгожата даст нам приют и пищу на обратный путь. Сейчас, думаю, даже охрану — нас ведь так мало…
— Знаю, батенька, — сонно сказал Лутый, вновь смотря на крошки звезд. Какие же они были сегодня яркие и красивые.
— Из ее владений я напишу в Черногород письмо. — Оркки резко остановился и заговорил серьезнее прежнего. — Обо всем, что случилось.
— Пиши, батенька, — мягко согласился Лутый, слушая вполуха. Все равно он тогда уже будет очередной вещью, отданной дракону, — ходили сплетни, что Сармат не слишком нуждался в присланных слугах. Похоже, у него было довольно своих, и все рабы, отправленные ему вместе с невестами, являлись лишь символами трепета и глубокого уважения. А еще это считалось одной из самых страшных казней, какую только придумали в Княжьих горах, — Лутый так и скажет Сармату. Мол, черногородцы осудили его и обрекли на заточение в Матерь-горе. Если, конечно, Сармат действительно бывает человеком и Лутый увидит его за остаток этого года: коли рабы не слишком нужны дракону, зачем ему вообще встречаться с ними?
— Послушай. — Оркки опустился на корточки перед Лутым и несильно, с отеческой любовью потрепал его за ухо. — Я могу написать, что ты погиб или потерялся в битве. Тебе необязательно отправляться к Сармату. Уедешь, куда душа пожелает. Ты найдешь себе другого князя или господина. И ты найдешь себе невесту и новых лихих друзей. Если захочешь, вернешься в Черногород спустя время — никто не обвинит, если скажешь, что разбойники сильно ранили тебя, а мы решили, что ты мертв, и оставили твое тело в лесу.
Лутый смотрел в напряженное, почти умоляющее лицо Оркки Лиса. До чего ему, наверное, было тяжело: его друг пал, и его люди пали, а успех всего похода оказался под угрозой. Но Лутому ли не знать, что Оркки относился к нему как к сыну и его смерть пережил бы еще тяжелее, чем гибель Тойву? До чего же было непривычно видеть его таким: Оркки Лис, хитрый и сдержанный, сидел перед ним, и глаза его светились лихорадочной надеждой, а рука цеплялась за его руку.
Как же было бы славно уехать. И жить-жить-жить — юлить и восхищать, разгадывать тайны мира и встречать удивительных людей. Видеть великие города и крохотные села, переплывать моря и переходить степи, спать в горах и на скамьях дружинных домов. Сделать так, чтобы рабский ошейник, сейчас завернутый в одно из расшитых полотен в повозке с приданым, никогда не стиснул его шею. Но Лутый ли не ловок, Лутый ли не находчив… Он будет плясать перед княжнами и любить жизнь до седых волос — и что потом? Кто, если не он, расскажет людям о драконе?
Долго ли еще Сармату-змею сидеть в своей горе?
— Батенька. — Лутый подался вперед и грустно улыбнулся. — Батенька, неси-ка ты мне тот латунный ошейник, что лежит в нашей повозке. И помоги мне его застегнуть — да так, чтобы его смог снять лишь умелый кузнец. А ключ выброси в реку.
Оркки Лис отшатнулся, будто его ударили. Несколько мгновений пусто и испуганно смотрел, будто не верил, а потом лицо его исказилось.
— Сосунок, — шикнул он. — Дурья твоя голова, что же ты делаешь? Зачем себя хоронишь?
— Батенька, — миролюбиво, но вместе с этим и строго сказал Лутый. — Не нужно.
— Не нужно? — Оркки взвился на ноги. — Чего тебе, дурню, не нужно? Жизни? Свободы?
От отчаяния и закипевшего в груди гнева он сплюнул и, ударив ногой оземь, взбил комочки почвы. Стиснул руки в кулаках так, что на коже остались следы от ногтей.
— Думаешь, что лучше других? Умнее, изворотливее? Не поможет тебе ничего, мальчишка, ничто тебя не спасет. Дракон зазря пожжет тебя, как и сотни людей до.
— Пожжет, значит, так мне на роду написано, — пожал плечами Лутый, не вставая с пня. — Второй раз умирать не придется.
Оркки Лис посмотрел на него диким взглядом.
— Недоумок ты, — рыкнул он. — Еще молоко на губах не обсохло, а все туда же.
Лутый чувствовал, что Оркки, даром что смолчал при черногородском князе, с трудом отпустит его в Матерь-гору. Это ведь он когда-то нашел его, сироту с выхлестанным глазом, который только и умел, что воровать, обманывать и бродить по горным деревням. Но да что о прошлом…
— Батенька, — тихо протянул Лутый. — Не сердись на меня. Пусть отсохнет мой язык, если солгу сейчас, но я люблю тебя, и я благодарен тебе за все, что ты сделал.
Оркки по-песьи затряс головой.
— Никому ты не благодарен, — он сглотнул ком в горле и выпустил воздух через ноздри, — и ничего ты не понимаешь, мальчик, ничего.
Лутый наконец поднялся с места и, не слушая больше никаких слов, обхватил Оркки жилистыми руками. А потом захлопал ладонью по его подрагивающей от рыданий спине.
* * *
Пальцы Совьон расплетали ее негустые волосы. Ветер лизал стены шелкового шатра — говорили, будто бы он был ма-ла-хи-то-вым, в цвет минерала, которого много в чертогах ее жениха.
— Я была бы рада помочь тебе бежать, певунья камня, — сухо произнесла Совьон, вынимая из ее кос узкие ленты, — но не могу.
Рацлава, сидевшая на маленьком сундучке, даже не вздохнула.
— Я знаю. — Куда ей бежать, одинокой и слепой? — И поэтому завтра меня отдадут Сармату.
— Отдадут. — В ее волосах шелестел резной гребень, пахнущий черногородским лесом. Ой, Черногород, северные фьорды и студеная вода, старая мельница, на которую ее привозил Ингар, и отары тонкорунных овец…
Совьон неспешно перебирала пряди Рацлавы, будто струны на домре. Снаружи текла ночь и шелково шептали травы. С тех пор как убили Хавтору, некому стало помогать драконьей невесте с одеждой, — Рацлава, расправляя лоскутки на ладонях, спросила:
— Ты соберешь меня утром?
— Соберу, — коротко отозвалась Совьон, не выпуская ее волос. И хотя воительница ничем не выдавала себя, Рацлава понимала, что ее грызла тоска.
— Зря ты привязалась ко мне.
Совьон выдохнула, отнимая пальцы от ее головы. Затем растянула свой пояс и села рядом с сундучком, скрестив разутые ноги. Взглянула на драконью невесту: до чего же та была белая, податливая и спокойная, будто ничто ее не трогало. Рацлава боялась, но этот страх затаился где-то в ее мягком теле, свернулся за молочными глазами, — лучше бы ты пыталась бежать, лучше бы дерзила, рыдала и царапалась.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
