Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Хуже всего приходилось Оркки Лису. Он закусывал костяшку пальца, чтобы ни один лишний звук не вырвался из его горла, и от напряжения на его шее выступали жилы. Осоловевшими глазами Оркки смотрел, как взметался костер. Захватывал сапоги Тойву, облизывал бедра, перебирался на волосы. Пламя затрещало сильнее, и тошнотворно запахло паленой плотью. Ветер подхватил тлеющие кусочки ткани и взбил хлопья золы.
Пусть спит его друг, и пусть спят его воины. Здесь, в дремучих лесах, на напоенной кровью поляне, где тянет болотом и югом. Пусть бури разметут то, что останется от Тойву, и пусть на следующую весну из него вырастет трава. Тойву теперь отомщен, Шык-бет и его разбойники убиты. Оркки лишь нужно закончить этот поход и рассказать вдове друга, как тот пал. И сыну — обязательно рассказать их сыну, каков был его отец.
Лутый стоял рядом с Оркки Лисом — расставив ноги, отведя руки за пояс. Опустив голову, но, казалось, помимо того, что скорбел, юноша еще и пристально наблюдал за наставником. Вдруг он покачнется и ему понадобится опора, но Оркки был крепок. Не падал, не кричал, не выл. Лишь царапал зубами кулак и влажно глядел то на погребальный костер, то на отряд вокруг. Что ему нахохлившийся Гъял, что Та Ёхо, опирающаяся на прочную палку, — лицо Совьон, в растекшейся боевой раскраске, в грязи и саже, будто вытесал камнерез. До того оно было застывшее и горестное. Расплетенные черные волосы стелились по ветру, словно траурное покрывало.
«Что же ты не плачешь по нему, — думал Оркки. — Что же ты не льешь слез — Тойву бы огорчился, узнав об этом».
Огонь выел грудь предводителя, поглотил его руки; дым плескался в потоках воздуха, и над костром кружили черные птицы. Стоял страшный треск, и витал удушающий запах. Горы вдали выглядели сизыми и стеклянными, солнце — матовым. Когда оно поднялось над горизонтом слишком высоко, а пламя прорвалось сквозь Тойву танцующим гребнем, Оркки сделал шаг назад и махнул рукой.
— Собирайтесь, — сказал он глухо. — Пора в дорогу.
* * *
И они продолжали свой путь. С одной повозкой и на тех конях, что не сбежали в леса. Поход завершался, и от этого у Лутого холодело в груди — они так долго ехали, так долго, а теперь на душе было тоскливо и пусто. В последнее время отряд почти не останавливался на привалы и почти не жег огней. Воины спали на земле, завернувшись в плащи, и стреляли теплую дичь, которую готовили на едином для всех костерке. Шли дни, и под копытами коней хрустели облетевшие листья цвета осеннего золота, смешанные с еще зелеными. Ровное плато сменялось южным Змеиным взгорьем — царство Сармата-дракона. Леса становились реже и постепенно наливались медом и медью. Попадались обугленные вековечные сосны и поляны, выжженные дотла; некоторые из них до сих пор были черны, а некоторые уже зарастали травой. Отряд, следуя указаниям черногородского князя, осторожно объезжал встречные деревушки — маленькие, уютные, с узорчатыми ставнями и деревянными крылатыми змеями, вырезанными на крышах. Лутый разглядел это, однажды отправившись на разведку, — похоже, так жители старались сыскать снисхождение Сармата.
Над головой чирикали птицы, а в кустах возилось мелкое юркое зверье. Лутый поскреб щеку, скрытую новой грубой повязкой, которая мало чем отличалась от прежней. Он прямо сидел в седле — телесные раны заживали, а о других думать не хотелось. Затягивались глубокие порезы и рытвины, исчезали ожоги, и боль вытекала из костей и мышц. Даже Та Ёхо, не слезавшая со спины своей верной мохнатой лошадки, почти наступала на покалеченную ногу; нос Оркки Лиса перестал кровить, даром что навечно остался искривленным.
Тяжеловато приходилось лишь драконьей невесте — теперь повозкой управлял Гъял, и в ней везли приданое. Совьон взяла Рацлаву к себе в седло, но та, похоже, совсем не привыкла ездить верхом и оттого была усталой и серой. Сейчас она носила свои самые простые дорожные платья с полосами вышивки на груди и животе. Заплетала две самые простые косицы, которые быстро лохматились на теплом ветру. «Какую же невесту мы отдадим Сармату, — размышлял Лутый, пожевывая во рту былинку. — Измученную, с бедрами, стертыми до крови, — хорош подарок».
Лутый ударил пятками в лошадиные бока. Конь, фыркая, погарцевал на хрустящей листве.
— Батенька! Вели посмотреть дорогу. — Впереди вырастал неожиданно густой сосняк. Следовало проверить, пройдет ли там повозка.
— Ну, — отозвался Оркки Лис, натягивая поводья, — ступай. — И Лутый метнулся в деревья.
Здесь так чудесно пахло смолой и свежестью, мягкой травой и сладкими ягодами. Иголки путались в изжелто-русых волосах, но не кололи. Высились сосны — красивые, стройные, исполинские, будто из детских сказок. Лутый ехал меж ними, выискивая дорогу пошире. И вскоре он почувствовал, что та начала меняться. Одна тропа убегала вправо и, перетекая через медовые кусты, плавно клонилась вниз. Вторая вела к обрыву — здесь над далекой низиной нависал огромный пласт земли и камня. Лутый осторожно поехал прямо и затаил дыхание у самой пропасти.
Вид очаровывал.
Внизу — зеленая долина и гребни вихрастых деревьев. Широкие реки, голубые-голубые и ветвистые, будто жилы. Они текли к горам, огибавшим долину с противоположного края, и солнце бросало на все желтые и красные блики, слепя Лутому глаз. У хребта одна из гор держалась обособленно — у ее подножия реки сливались в единый исполинский поток. Свет окрашивал ее вершину в осеннее золото, а вокруг порхали крохотные точки — птицы, собиравшиеся в неуемные стаи.
Матерь-гора.
Лутый задохнулся и обхватил пальцами горло, будто желал сорвать невидимые путы.
…Им понадобилось еще несколько дней, чтобы спуститься на равнину и приблизиться к рекам подле Матерь-горы. Здесь отряд остановился на последний в этом походе ночлег. Воины наконец-то разложили невестин шатер из малахитового шелка и развели жаркий оранжевый костер — у логова Сармата-змея не нужно было бояться ни воров, ни разбойников. Только самого дракона. Весь отряд долго сидел у огня — дольше, чем обычно, и ночь успела разойтись.
Ах, ну что это была за ночь! Вроде та же густота чернильного неба и то же пение цикад, те же запахи дымка, отцветающих трав и жареного мяса, но ощущалось иначе.
Рацлава сидела рядом с воинами и играла на свирели. До смешного незатейливо, но ее музыка отзывалась где-то под кожей. Она напоминала им о доме, о деревенских песнях и плясках у костра, о пшенице и яблоках, о матушкиных колыбельных и поцелуях в волосы, пахнущих ушедшим летом. «Зачем ты делаешь это, — думал Лутый, запрокинув голову. Ему страшно хотелось запомнить и это небо, и эти звезды, и эти отблески лагерного пламени. — Я-то пойду с гобой в недра Матерь-горы, а этим людям нужно суметь жить дальше. Зачем ты рвешь им сердца своей простой мелодией так, как не смогла бы измучить самой искусной трелью? Ах, Сарматова невеста, перестань, — даже Совьон, спокойная, каменная Совьон, не уронившая ни слезы, когда хоронили Тойву, плачет, слушая тебя».
По щекам воительницы текла вода, которую она небрежно смахивала ладонью, но лицо оставалось по-прежнему невозмутимым. Та Ёхо рядом с ней покачивалась и будто бы норовила заскулить от боли, хотя едва ли ее беспокоила нога. Оркки Лис бросал в костер пожелтевшие травинки и, не мигая, смотрел, как они съеживались в огне. В подрагивающем воздухе летала мошкара.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
