Закусив губу, он мчался лугом к лесу Солнце зашло за тучи. Ни с того ни с сего вдруг повалил густой снег. Разом стало темно, будто наступил вечер. Именно в этот момент в душе у него появился холодок недоброго предчувствия. Пока дело кончилось только рожками да ножками. Но кто знает… Что-то говорило ему, что козлик — только проба сил. Он уже жалел, что оставил гомункулюса плавать в колбе. Если не удастся найти «паука», то, видно, придется размуровать лабораторию…
Но он должен был найти Шлавино! Разбить колбу — убийство из-за угла. Он не мог, не мог, не мог сделать этого! И, кроме того, он не мог забыть про «снадобье», что Шлавино дал умирающей девочке: «…вы ведь знаете, я врач — и, похоже, оно ей помогло…» Только бы встретиться один на один! Все честно: у того зубы, у него — кинжал…
Продираясь сквозь кустарник, мешая грязь со снегом, обходя болота, он искал и искал до темноты.
…«Завтра, — думал он, возвращаясь в замок еле живой от усталости. Вольф с Фуксом, повстречавшись с ним у моста, тащились следом. — Завтра — снова с утра и до поздней ночи. И если не найду, то тогда уже…»
Устало скрипели ворота, закрываясь на ночь.
— Где ты пропадал, Бартоломеус?
— Ваше сиятельство, я был на охоте.
— И где же дичь? — Эдельмут насмешливо улыбнулся. — Такой-то ты охотник!
— Сегодня был не мой день, — печально вздохнул Бартоломеус.
— Так вот, больше никакой охоты, — строго молвил граф. — Как мой управляющий, ты обязан находиться здесь и заниматься замком. Завтра с утра поди к принцессе Розалии, ты ей для чего-то понадобился. И я хочу устроить роскошный обед для принцессы. Должны быть мясо, дичь, вино — если можно, французское, а не эта местная кислятина… Позаботься. Да, Бартоломеус… — Граф пристально воззрился на свои ногти. — Ты не знаешь, ее высочество вдовы?
— Сколько знаю, тому уж лет пять, — удивленно глянул тот.
— А… много ли замков и городов оставил ей покойный супруг?
— Это мне неизвестно.
— Гм… хорошо. Можешь идти.
Бартоломеус зашел на кухню и распорядился в отношении завтрашнего обеда. Затем поднялся на крепостную стену и отобрал троих для завтрашней охоты на чудовище. Усталый, добрался он до своей каморки и повалился на кровать. Ему снилось дурное: чудовище всеми восемью лапами пыталось открыть окно и заползти к нему в каморку…
Едва забрезжил рассвет, он вскочил на ноги.
* * *
Вспоминая тот ужасный день, Бартоломеус пишет в своем манускрипте, что когда он утром выглянул в окно, облака на горизонте были окрашены кровавыми пятнами — «…как будто по небу протащился раненый олень».
Было ли так на самом деле, спорный вопрос. Скорее всего, последующие трагические события того дня породили в воображении Бартоломеуса мнимые воспоминания, а рассвет в то утро был самым обычным — розовым, ну, может быть, чуть-чуть алым.
…Принцесса Розалия сидела на низком резном стульчике и, сосредоточенно покусывая кончик языка, сверлила взглядом шахматную доску.
Сидя на таком же стульчике напротив, Бартоломеус ждал.
Досадуя, что не может поехать сам, он послал в лес пятерых: Фукса, Вольфа и еще троих дюжих молодцов из стражи. Все пятеро вооружились до зубов. Было велено искать до последнего. Но на душе было скверно: если кто-то пострадает, виноват будет он. Что за глупая щепетильность в отношении гомункулюса…
— Ага! — Издав победный клич, принцесса «съела» пешку королем — и таким образом подставила себя под удар.
Изящным прыжком белая «ладья» передвинулась к самому краю. Бартоломеус поднял глаза.
— Оу! — несказанно удивилась Розалия неожиданному повороту событий.
— Вашему высочеству мат, — объяснил Бартоломеус, сдержанно улыбнувшись.
Розалия откинулась на спинку стула.
— Ну, вы, золотко, умник! Который день мы сидим с вами за шахматами — и всякий раз вы хладнокровно берете верх! Могу вас заверить: до встречи с вами я еще в жизни ни разу не проигрывала ни одной из моих фрейлин!
Бартоломеус почтительно склонил голову:
— Постараюсь в следующий раз, по мере своих возможностей…
— О, нет, друг мой, — Розалия погрозила пальцем, — не вздумайте проигрывать! Продолжайте в том же духе, вам это идет — быть победителем всегда и везде. Никогда не забуду — ха-ха! — что вы тут выделывали с головой святой Матильды.
Бартоломеус скромно улыбнулся.
— Кстати, о святой Матильде… — Привстав с места, он приблизил свой горбатый нос к уху принцессы.
Некоторое время Розалия слушала, широко распахнув глаза. Вскоре брови ее поползли вверх… лоб собрался морщинками… И разинув рот совсем не по-принцессовски, Розалия громко расхохоталась.
Смеялась принцесса, смеялся Бартоломеус. Дверь отворилась, вошел слуга.
— Его сиятельство граф Эдельмут ожидают к столу.
* * *
Посреди просторной залы, стены которой были украшены фресками с изображением соколиной охоты, стоял длинный стол.
На белоснежной скатерти сверкали серебряные тарелки. Рядышком с каждой лежало по серебряному ножу и по вилке, этакой палочке с двумя острыми концами — новая мода, пришедшая с юга… Услаждали взгляд резные кубки с замысловатыми узорами. В канделябрах с не менее вычурными узорами горели свечи, заставляя искриться золотые цветы на белой скатерти и резные картинки на кубках. А посреди стола высилось блюдо с цельным жирным поросенком, державшим яблоко во рту.
Красота! — остановилась Эвелина, любуясь замысловатой посудой. Только поросенка было жалко.
— Поросенка я есть не буду, — объявила принцесса, появляясь в дверях под руку с Бартоломеусом. — Уж извините, граф, но вдруг это какой-нибудь бедняга, которого Шлавино превратил в свинью?
— Однако, надеюсь, ваше высочество не откажется от пирога с крыжовником, вот этой нежной трески под соусом и пудинга со сливками, — улыбнулся граф в ответ. Он был в раззолоченном кафтане. На груди золотая цепь. Усики и бородка красиво завиты.
Эвелина не могла оторвать взгляда от прекрасного рыцаря — ее отца. Это было как раз то событие, о котором она давно мечтала. То, чего все они, пережив длинные и страшные приключения, давно заслужили: собраться все вместе за одним столом и поднять кубки за графа Эдельмута. За ее отца, которого они так долго искали и нашли.
Сама не зная почему, Эвелина страшно волновалась. Еще вчера с Марион они гадали, что будет приготовлено на торжественный обед. Бегали несколько раз на кухню и заказали себе разбавленного медового напитка — «Только побольше меду!.». Они смеялись над Паулем, весь день с важным видом чистившим графский меч. И вдвоем подстригли его «под горшочек», как полагается уважающему себя оруженосцу.
Заиграл на флейте приглашенный музыкант. Сердце Эвелины бешено забилось.
