Как можно выдержать творящийся вокруг кошмар? И человек бросал оружие, протестуя против смертоубийства, не думая в тот миг о последствиях. Это не трусость, не паника, не деморализация, не исключительно личное желание жить и выжить. Не редка и пуля, выпущенная самому себе в голову, лишь бы прекратить, не видеть ужаса убийства подобного себе подобным.
Последняя «отрыжка человечности» – так бы неосторожно выразился Панов, зная цену милосердия на своей недолгой войне.
– Ничего, сынок, мы притёртые, не помрём, выживем и всегда по-своему повернём. А ну, повторяй за мной! Давай! – Старшина так затряс Алексея, что голова политрука беспомощно заметалась из стороны в сторону, но остановилась, а глаза наконец застыли, требуя у него помощи и опоры.
– Я… вас… слышу…
– Что? Страшно было? Тогда просто повторяй: «Не презирая милосердие и человеколюбие твоё, Христе, согрешивших, но по немощи человеческого естества…»
Комиссар вслед за ним послушно проговаривал слова, постепенно впадая в ритм.
После близкий разрыв снаряда встряхнул не только землю, но и включил разум Иволгина. Он же коммунист! Что творит?
– Ну как, полегчало? – осторожно спросил старшина.
Он делал дело как умел, как подсказывал старый опыт.
– Не могу продохнуть! Гарь в горле! – на выдохе прошептал Иволгин.
– Ты мне на жизнь не жалуйся! Давай дыши глубже!
– Только вы – никому, ладно? – устыдившись собственной «трусости» попросил политрук.
– Ничего, с каждым бывает.
Старшина облегчённо выдохнул. Человек вновь взял себя в руки. Это хорошо. Тут ему бойцы доверяли и верили.
«В окопах неверующих нет». Иволгин вспомнил усмешку Ненашева на одном из занятий. Комбат советовал: «Если страшно, то проговаривайте про себя что-то длинное и желательно знакомое с детства. Наверняка успокоит и поможет настроиться на привычный лад». – «Молитву, что ли?» – пробурчал кто-то. «Лучше карточку ведения огня, а то вечно прицел путаете!» – усмехнулся комбат и закрыл тему.
Иволгин, злясь на прошедшую слабость, приник к винтовке. Хоть одного, именно сейчас, для уверенности!
«Что за чёрт!» Политрук несколько раз моргнул и ещё раз попытался совместить прорезь, мушку и голову в каске.
Не получилось! Глаза залил пот, оружие в руках ходило ходуном. Он нашёл цель и мушку, но потерял прорезь. Нашёл прорезь, но мушка расплылась в глазах. Как же так?! У него же значок!
Рядом рванула мина, инстинктивно заставляя присесть. Дождём посыпался песок, градом застучали по каске мелкие камни.
Тогда он принялся шептать другие, знакомые с детства слова, вкладывая в них силу и подстраивая дыхание под ритм. Иволгин заставил себя действовать лениво, как в тире, ловя на пришедшую в повиновение мушку серо-зелёную фигурку. И нажал на спусковой крючок.
Перебегающего дорогу немца отбросило назад, и он упал, подняв немного песка и пыли.
А вот ещё кто-то ползёт к ним с огромным подрывным снарядом на спине. Он опять нажал на спусковой крючок, но вместо взрыва услышал неистовый русский мат.
Чёрт! Это им сюда тащат, как выразился майор, «плотный завтрак».
– Смотреть надо, в кого стреляешь! – Руки бойца из хозвзвода ходили ходуном, а глаза выражали обиду. – Я тебе… вам, товарищ политрук, пожрать принёс, а вы меня за фашиста приняли!
– Чего припёрли-то? – поинтересовалась недоумевающая, недавно пришедшая на помощь пехота.
На стартовую немецкую артподготовку, где боекомплекты тратятся десятками, она смотрела с галёрки.
Но и термосов в их батальоне сроду не было. Видели издалека, на отдельной от них командирской кухне.
– Гречневая каша с луком и шкварками. Квас, холодный! Разведённый спирт на усмотрение командира во фляжках. И подставляйте котелки, иначе есть будете салат вместо свекольника!
– Во! Так воевать можно! И что я не служу в укрепрайоне?
– Ты в немца хоть один раз попади, стрелок наш ворошиловский!
Иволгин покраснел, вновь посмотрев на обмотанный индивидуальным пакетом корпус, из-под которого, как из раны, тихо сочилось что-то фиолетово-малиновое.
Время приближалось к восьми утра.
Солнце плыло по безоблачному небу и с неумолимой точностью жгло всё, что попадало под его лучи. Дышать – как пить горячую воду.
Вокруг одна развороченная земля, из которой торчали брёвна, обрывки колючей проволоки и кое-где виднелись тела убитых. Как жаль, что насчитанных пятен, одетых в фельдграу, было меньше.
Над крепостью висела пыль. Над Волынкой и Аркадией поднимались клубы чёрного дыма. Постепенно догорала роща, а в трёх километрах от позиций батальона пылал дымным пламенем подожжённый лес.
Передвигаться можно было только на четвереньках по ходам сообщения, да и то не всегда. По опорному пункту вела огонь вся артиллерия 34-й пехотной дивизии, но огонь постепенно становился всё более вялым. Потратившись на ложные и не ложные цели, немецкие пушки требовали пополнения боекомплекта. Снаряды расходовались быстрее, чем их успевали подвозить.
– Танки!
– Самоходка! – поправил наблюдателя Ненашев, различая сквозь муть и дым характерные квадратные очертания низко сидящего силуэта «штуга».
Универсальная машина. Бронирование позволяет ему действовать против дотов, не боясь вражеской пехоты, загнанной в укрытия миномётным огнём. Дополнительно за стереотрубой, высунутой из-за башни, может находиться передовой артиллерийский наблюдатель.
Но вот первая незадача: именно с этого направления Панов такие штуки и ждал, чётко различая танкодоступную и танконедоступную местность ещё тогда, когда торопил бригаду оружейников. Беда ожидаемо пришла с запада, видимо, немцы всё же навели мост.
Пальцы младшего лейтенанта Зимина, сжимающие рукоятки наводки, дрожали от волнения. Движущаяся цель, самоходка, постоянно перемещалась, переваливаясь из стороны в сторону, и наводить пришлось непрерывно, то быстрее, то медленнее крутя ручку.
На спине расплывалось тёмное пятно.
Выстрел! Мимо!
– Осколочный! – не отрываясь от прицела, крикнул Зимин. Бронебойный есть лишь в «сорокапятке», в установке ДОТ-4. У его трёхдюймовки другая задача.
Закрывая ему обзор, перед пушкой взметнулась земля. Никто не хотел умирать. Но младший лейтенант всё равно продолжал удерживать прицел чуть впереди «штуга», ожидая, когда враг сам войдёт в перекрестие.
Выстрел! Мимо! Его зазнобило, как же так? Чёрт! Дурак! Придурок! Угломер и так стоит с боковым упреждением!
– Осколочный!
Заряжающий вновь воткнул в казённик унитарный патрон.
После взрыва в метре от корпуса самоходку немного развернуло влево. Осколки и взрывная волна повредили гусеницу, на время обездвижив машину.
