Я пару раз двинул его коленом в бедро, чтобы у него онемела нога.
Питер покачнулся, потерял равновесие и изобразил на заснеженной лужайке перед домом небольшой танец из следов.
Когда к нему вернулась способность говорить, он спросил:
— Зачем ты это сделал?
— Потому что ты этого заслужил, — сказал я. — Почему ты всегда такой полный Пидер?
— Прости, — пробормотал он.
Он понял, что я хочу сказать.
— Не извиняйся, — отрезал я. — Вот приказ. Беги домой и возьми велосипед, но так, чтобы тебя не застукали. Встречаемся в Базовом лагере № 1, в сарае, как можно скорее. Никто не должен тебя задержать. Ты понял? Никто. Иначе пеняй на себя. Я найду Эндрю и расскажу ему о твоем эксперименте с Мэтью. Мы вместе придем и тебя уделаем.
Теперь Питер знал, что значит быть «уделанным» Эндрю.
Он со всей мочи рванул по Неустойчивой улице. Но я знал, что он притормозит, как только скроется из виду.
6
К своему дому я пробрался через кусты и с облегчением увидел, что матери в саду нет. Иначе мне вряд ли удалось бы забрать велосипед.
(Тогда бы осталось прибегнуть к единственному способу — рискнуть и выманить ее из сада, помяукав раненой кошкой.)
Но накануне ночью ведь был сильный мороз. Что маме делать в саду?
Больше всего меня волновало, как бесшумно протащить велосипед через скрипучую калитку.
И если мать выйдет, чтобы выбросить очистки на компостную кучу, то она заметит, что велосипед исчез. Она решит, что его украли, и вызовет полицию. Но это больше не имело значения.
Я крался к дальнему концу сада с таким расчетом, чтобы перебраться через ограду там, где меня не увидят из кухонного окна.
Я незаметно пробрался вдоль живой изгороди позади дома.
Я хорошо понимал, что оставляю следы.
Пригибаясь, я бочком протиснулся вдоль стены гаража.
Быстрый взгляд за угол.
Это был самый опасный момент. В течение целых двух секунд или около того я буду хорошо виден с наблюдательного пункта, который могла сейчас занимать моя мать.
Но ничего не оставалось, как мужественно решиться на риск На счет «три» я рванул.
Слегка запыхавшись, я ударился о боковую стену дома и прислушался, не крикнет ли мать, не заскрипит ли входная дверь или гравий под ногами.
Но я слышал лишь жалобную песню одинокой малиновки. Я представил себе ее перья, напоминающие кровь раненого: ярко-алые на фоне заснеженной ветки остролиста.
Медленно, применяя все навыки бесшумного передвижения, я добрался до велосипеда.
Он стоял, прикованный к металлической трубе, по которой вода из кухонной раковины стекала в сточную канаву.
Прикосновение к кожаному седлу велосипеда само по себе казалось победой. Я смог этого достичь!
Пальцы тронули металл кодового замка. Я набрал комбинацию: 9–4—7—7.
(Этот код состоял из первых букв наших имен: Э—М—П—П, считалось, что А = 1, Б = 2, В = 3 и т. д. Для букв больше И = 9 я просто складывал две цифры вместе. Например, П для Питера (и Пола) = 16, а 1 + 6 = 7.)
Я чувствовал себя отважным диверсантом, который подкладывает бомбу в нескольких футах от фашистского патруля.
Внезапно мать запела. Она часто так делала. Особенно она любила петь куски из месс Баха.
Я ничего не имею против Баха, но мать, по-моему, никогда не допевала до конца. Думаю, она не знает больше двух строчек подряд. Я обычно чуть с ума не сходил.
Пальцы соскользнули с замка, он звякнул о велосипедную раму.
Мать все пела.
Я набрал последнюю цифру и услышал бульканье: в трубу, а из нее в сточную канаву потекла теплая вода.
Я быстро прижался к стене, выжидая, когда поток иссякнет.
Мать мыла посуду сразу после завтрака и обеда.
Вода была серой, вся в черных чаинках.
Немного воды перелилось через край канавки и растеклось вокруг подошв моих ботинок
Если мать действует по плану, то сейчас она понесет объедки на компостную кучу.
У меня есть около минуты, пока она будет надевать пальто.
Замок щелкнул. Я быстро снял его и повесил себе на шею.
Пригнув голову ниже руля, я покатил велосипед к калитке.
Если мать заметит меня за воротами, не стану обращать внимания на ее крики, а хорошенько поднажму.
Гравий хрустел громче, чем хотелось бы, но, к сожалению, избежать этого шума я не мог.
Сейчас мать должна была всовывать руки в рукава своего пальто из бобрика.
Я был почти у ворот. Ни единого звука сзади так и не раздалось.
Поднимая щеколду, я услышал, словно эхо, щелчок замка входной двери.
Я оглянулся.
Входная дверь начала открываться. Меня поймают. Меня поймают.
Но тут зазвонил телефон.
Я отчетливо услышал, как мама сказала: «Черт!» Входная дверь закрылась.
Необходимость в осторожности отпала, я распахнул калитку и захлопнул за собой.
Вскочив на левую педаль, я покатился вниз с холма, пока не достиг края Парка.
Выехав на Мидфорд-стрит, я услышал вой сирены. Мгновение я гадал, что это — полиция, пожарные или «скорая помощь».
На случай, если это полиция, я свернул в сторону и затаился.
Мимо промчалась «скорая», она неслась в сторону Мидфордской больницы.
Интересно, слышал ли сирену Питер, который сейчас пробирается по Тупику.
День стоял безветренный. Питер находился не так уж далеко, он должен был слышать сирену, если, конечно, не пыхтел так, что дыхание заглушало все другие звуки.
Вид несущейся «скорой помощи» навел меня на подозрение, что Миранда еще жива. (Что за крепкая девчонка! Брат гордился бы ею.)
Но Миранда почти наверняка нас не видела. Она ничего не могла сказать полиции. Ничего.
Не тратя больше времени на раздумья, я поднял велосипед и вылез из-за куста.
Движения на Мидфорд-стрит почти не было, и я удивился, зачем «скорая» включила сирену. Свернув на Святую тропу, я тут же запрыгнул в седло и, переключив на низкую передачу, поехал по короткой, но с постоянными горками и скатами, дороге в сторону Ведьминого леса.
7
У пропахшего мочой сарая обнаружился велосипед Питера, но не сам Питер.
Однако я более-менее представлял себе, где он находится, — и через несколько мгновений Питер доказал мою правоту, выбравшись из-под лязгнувших досок
— Его здесь нет, — сказал Питер, имея в виду Ведьмин лес. — Я все осмотрел, пока ждал.
