Книга Овидий в изгнании - Роман Шмараков

То Общества, по карте, острова.

А общества какого –

Акционерного или дурного –

Я вам поведать не могу,

А только объявлю (и, право, не солгу),

Что не Французы в нем, не Немцы и не Немки –

Туземцы и Туземки.

И всяк привык

На свой туземный всё там поверять салтык.

Случилося, что в день и ведреный и томный

(То ль постный был он, то ль скоромный)

Туземки две,

Что земскому в женах считались голове

(Читателю при сем припомнить должно,

Что в многоженстве там отнюдь зазору нет,

И коли превратить свой зал и кабинет

В содом ты хочешь до скончанья лет,

То их и дюжину навесть в квартиру можно), –

Так вот, туземки две, о коих сказ пойдет,

По случаю изрядна разогрева

Одевшись в капор тот,

Что нáшивала встарь праматерь наша Ева,

Гулять пошли привольною тропой,

По бутерброду прихватив с собой:

С вязигой был он у одной

И с крокодильею икрой взяла другая.

И вот, одна сидит,

Другая подле ней лежит,

Не Бог весть в чем (спроста рещи – нагая),

По сторонам глядят на пасторальный вид

И снедь свою прилежно подъедают

И вспять уже отправитися чают,

Как вдруг, послав товарке быстрый взор,

Та, что сидит, в такой вступает разговор:

«А! ты ревнуешь? как! к единому супругу,

Презрев и дружество, и всю мою услугу,

В объединившей нас судьбе

Не стыдно ль ревновать тебе?»

Глядя в смущенье на подругу,

Та, что с икрой, – давай и так и сяк:

Мол, мало ли наносят врак –

Но с горькой укоризной

Ей так владелица вязиги изрекла:

«Ты эти, мать, оставь мне лить колокола:

Ужель за нашею за таитянской тризной

Еще я с утрешней не чувствую поры

Твоей дрожание икры –

Иль то не знак, что скрыть ты силишься волненье?»

Поди ж ты, прячь от них малейше преступленье,

Когда и то от их вниманья не уйдет,

Как бровию комар на дубе поведет.

Стихи, далеко раздавшиеся в пустынном пространстве, заставили некоторые из скамеек подойти ближе, чтоб уловить каждый звук чтения. Они стеснились зеленою гурьбою, приволакивая задние ноги, и когда Генподрядчик кончил стихи, не сразу еще вернулись по местам. «Ну, вот за это, – сказал местный, тщательно выслушав мораль. – И чтоб не в последний раз». Они выпили за то, чтобы прятать преступленье, и местный, вдруг выскочив из люльки, пустился по мертвой зоне, увязая до колена в снегу и крича: «Погоди, тут яблочки у нас». Он попрыгал под старыми ветвями и вернулся, неся два желтых яблока, сморщенных, как изюм, с пронизью инея в морщинах. «Тут аллея у нас, – пояснил он. – Двадцать лет Байконуру. Все для людей. Держи». Он с хрустом, как идущий по брянским снегам отряд партизан, откусил от яблока, между тем как Генподрядчик еще крутил свое, думая, с какого края лучше начать, чтоб не наткнуться на мерзлого червя среди черных семечек. Он не успел еще решить, как у его партнера со скрежетом полезло изо лба – он аккуратно отставил недопитую бутылку и закричал, схватясь за виски – Генподрядчик еле увернулся, не то ходить бы ему с одним глазом… длинный, благородного цвета старых фортепьянных клавиш, витой рог вынесся из головы и гулко бился наотмашь по стальным тросам, державшим дрожащую люльку, оттого что пострадавший, не переставая кричать, мотал шеей на все стороны. Наконец он завяз рогом в крепеже, и все стихло.

«Это от Ленки, – догадался он, напрягая шею со вздувшимися жилами. – Что я кота ее выкинул с балкона, когда она со Стасиком смолила внизу. Это она, зуб даю. В компот подлила».

«Скорей от яблок, – высказался Генподрядчик, бережно откладывая свое в сторону. – Морозом прихватило, или сорта у вас такие».

«Вот гниды, – отнесся местный к овощеводческим экспериментам. – На крысах надо проверять! На крысах, прежде чем в садово-парковой зоне рассаживать! Тут, может, люди отдыхают!»

С этими словами он схватил второе яблоко и крупно закусил, едва не прихватив остерегающую руку Генподрядчика. «Оно с другого дерева! – кричал он жуя. – Может, противовоспалительное!» Оба застыли и прислушались. Рог подернулся дымкой, по всей длине его обвила электрическая гирлянда, и на близлежащий снег посыпались красные и синие тени ее веселых огней. «Гниды», – окончательно решил игралище случая и, наклоня голову, кинулся в аллею. Он скакал под ветками, неразборчиво крича, обтрясал их мощными ударами, ел немытое и обрастал то одним, то другим пикантным аксессуаром. Генподрядчик, от сердца вздохнув, вылез из чертова колеса, немого и недвижного, и пошел по глубоким следам местного единорога. Под яблонями из сугробов торчали ламинированные таблички, информировавшие о том успехе селекции, который в настоящий момент произрастает перед гостем аллеи. Сколько можно было понять, все они выращены были агрономом и народным академиком В.В. Разным-Уздеевым и посвящены важным этапам в жизни страны, в совокупности образуя вегетативный эпос с сильным лирическим элементом. Под одной яблоней читалось, что В.В. Разный-Уздеев вывел этот сорт, с характерным привкусом бергамота и двух кусочков сахара, пытаясь отрешиться от скорби, вызванной неверностью жены, и посвятил его 25-летию Варшавского Договора. От этого сорта по рогу пошла волной художественная каргопольская резьба, изображающая похороны кота мышами. Ближе ко лбу объявлялась открытой гражданская панихида, а на том конце, которым местный таранил плоды семейственных скорбей народного академика, гроб был опущен уж в могилу, и толпа занималась пристойной речью о добродетелях покойного. Следующая яблонь, окрещенная «Мы Хотим Всем Рекордам», посвящалась победам наших метателей ядра на Олимпиадах в Мехико и Мюнхене и славилась тем, что яблочки падали от нее удивительно далеко, так что потом даже не всегда можно было их найти, в период селекции народный академик специально консультировался с лучшими баллистиками; ее насыщенный вкус был призван напомнить о поте и усилиях, ведущих к мировой славе; чем обогатился от этой породы бегающий по аллее единорог, Генподрядчик не успел застать. Видно было, что в работе В.В. Разный-Уздеев находил отдохновение от непотребств, совершавшихся в его семье; ни один узор на коре, ни одно пятно на яблочке не выдавали нравственных мучений, которые оставлял он за порогом лаборатории, укрывавшей будни скрещивания; следовавшие тесной чредою убийства, инцесты, осквернения культовых зданий, библиотек и велотреков, отдававшие его внуков, сестер и племянниц в жертву усталым от них Фуриям, изливались из его дисциплинированного мозга просветленными гимнами народным свершениям. «Эй, погоди! – кричал Генподрядчик, но его распаленный знакомец не слышал. – Да погоди! Послушай, что скажу!» Он метнул ему под ноги яблоко, тот притормозил подобрать, и Генподрядчик зачастил: «Слушай, я понял. Это яблоки модифицирующего действия. Кончай бегать, только из ног глухоту выбивать». «Какого действия?» – переспросил набитый рот. За время, потраченное в беспутствах дегустации, рог украсился лазерным наведением, от которого по яблоням плясала красная точка; от этого в общительной внешности местного почувствовалась солидность и надежность; под рогом, словно на бушприте, расположилась, раскинув руки, небольшая женщина с хорошей грудью, ниже ватерлинии затянутая то ли чешуей, то ли хрустящей корочкой. «Такого, что они не упраздняют взаимных действий, а только в них что-нибудь меняют. Праздничный декор, новые функции, оптимальная форма… в таком роде». Местный крепко боднул Хотение Всех Рекордов, скривился, потер за ухом и сказал: «Интересно, для уменьшения отдачи ничего нет? Шею сводит, как родную». Они сели на хромой скамье, которая слушать басню подоспела позже других, уже под самую мораль. «Это, значит, кондуктором не поработаешь уже, – с тоской заметил местный. – И дантистом, наверное, не возьмут. Даже в ночную смену. Или возьмут?» «Думаю, что нет, – сказал Генподрядчик и, посмотрев в его расстроенное лицо на отягощенной шее, смягчил: – Создается такое впечатление». «Ленка так со Стасиком познакомилась, – с тоской сказал местный. – У нее пломба выпала. А в поликлинике без пакетов на ногах не пускают. А то, говорят, вы нам, идолы, весь зубной табурет изгваздаете. А она не знала, ясное дело. И вот шарится по коридору, под стулья заглядывает: и очередь боится пропустить, а без пакета возвращаться – в шею вытолкают. А тут он. Дескать, мадам, позвольте предложить, видя вашу озабоченность, с одной стороны – с новогодней символикой, хорошо заматывается на щиколотке и вообще вам под глаза, а вот с памятником грустному Гоголю, специально для стоматологических поликлиник. Ну, и очаровал. Вот что значит, – вывел он, – быть в нужное время в нужном месте! И с пакетами!» Местный замолчал, оглядывая окрестности, а потом оживился: «А можно где-нибудь устроиться, чтоб гербы держать?» «Это вряд ли», – с сомнением сказал Генподрядчик. «Я видел по телевизору, – настаивал местный. – Где-то есть, не помню, тоже с одним рогом, так он держит герб. Ничего больше не делает, только держит. И семью нормально кормит, я отвечаю. Сказали: “Вот уже четыреста лет, как он”, и все такое. Ты прикинь? А я смотрел в газете “Работа ищет”, так там только экспедиторы требуются, активные пенсионеры и прорабы буровых участков. Почему про такую работу не публикуется?» «Это в Шотландии, – вспомнил Генподрядчик, где именно можно этим зарабатывать. – Только вряд ли принимают теперь на такие должности. Нет вакансий». «Почему это? – крепко обиделся местный за свою востребованность. – Вот в Швеции, тут одну показывали по телевизору, так у ней прямо в трудовой книжке записано: “Принята на работу в должности шведской львицы с окладом согласно штатного расписания”». «Не шведской, а светской», – поправил Генподрядчик. «Это одно и то же, – сказал тот. – В Швеции самый высокий уровень жизни на душу населения. А хвоста у ней тоже нет. Специально акцентировали этот момент. Ладно, пошли, на хрен, отсюда, что мы сидим тут на железе. Настроения все равно уже никакого. А у тебя контора там». Он развернулся и пружинисто двинулся меж дерев. Генподрядчик, задрав голову, посмотрел на огромную вершину колеса в тихом матовом небе. «Господи, что я здесь делаю», – сказал он и последовал за единорогом.