выключенным механизмом старения. И не только в старении дело!
— А в чём же?
Он отвёл рукой нависшую над обочиной зелёную ветку.
— Фириэль в целом привлекательная. Выглядит молодо, шрамов разве что много… ладно сложена, в превосходной физической форме… и вообще интересная девушка! Но присмотришься, и понимаешь: что-то не так.
Кэррот замялся, пытаясь найти точный образ.
— Представь стройную лань или кошку изящную. Красивые, грациозные, но это другой вид. К ним не тянет! Обычных людей, разумеется, — осклабился он. — В общем, у Фириэли всё на месте, но она слишком… другая. Полагаю, Гунтрам на этом с ней обломался. У пафосного насильника внезапно иссяк запал.
— Вот оно что! Бедный мерзавец, — облегчённо вздохнула журналистка. — А то я уже напридумывала заголовков вроде «Эльфийка скрывала большущий секрет» или «Бессмертный гермафродит шокировал командора»…
Олясин хохотнул:
— Нет, не настолько страшно.
— У вас было с ней что-нибудь? — наобум спросил Мария.
— Потом расскажу. А пока — возвращаемся в вольный город.
* * *
Фириэль очень скоро закинули в тот же подвал. Массивная дверь с зарешёченным окошком захлопнулась, скрипнул засов. Эльфийка презрительно хмыкнула и села у стены. Батлер ныл, что у него всё болит, и нос в кандалах не почесать. Олясин призвал всех спать и накапливать силы.
Измождённые чередой злоключений, они провалились в болезненный, муторный сон. Когда необозримое время спустя Наумбия открыла глаза, через проволочный мешок явился дневной свет: слабый, вкрадчивый луч в мутном оконце под потолком.
В луче плавала пыль. Воздух пах канализацией.
Фириэль неподвижно стояла в углу, вглядываясь в танец пылинок. Руки в кандалах она держала перед собою, а не за спиной, и казалась какой-то нездешней.
— Снять с вас сетки? — не отводя глаз от света, спросила эльфийка.
— Они на замках… — проговорила Наумбия. Во рту было сухо.
— Ерунда. Имеется пара иголок.
— Как ты руки вперёд-то выкрутила? — прошипел очнувшийся Батлер.
— Заурядно, — ответила Фириэль. — Возляг на спину да ноги в стену упри.
Гном кряхтел и вертелся, но не смог пропихнуть широкий зад в кольцо скованных цепью рук. Пришлось помочь. Остальные управились сами; так сидеть оказалось приятнее.
— Я вот думаю, — забеспокоился Броки, когда его мученья закончились. — Если наши тюремщики это увидят, они ведь обратно крутиться заставят!
— Это не самое страшное! Лично я хочу воду слить, — похвастался Кэррот.
— Там бадья в углу. Где миазмы погуще, — пояснила эльфийка.
— Я бы отвернулся, Олясин, но здесь некуда! — раздражённо заявил гном. — Всюду мерзко. И как нас так угораздило, бур в отвал! Повязки, ну надо же…
Констанс постучал пальцем по сетке и просипел:
— Гунтрам воистину редкостная… личность. Дихромат — видит зелёный цвет как жёлтый. А я думал ещё, почему горожанки расспрашивают, из Фесты мы иль из Бадона?
Через пару минут Кёрт закончил журчать, а эльфийка открыла замки на железных мешках Костика и Наумбии. Стало чуточку легче.
— Дверь сломать колдовством своим можете? — потряхивая мотнёй, участливо спросил освобождённых Олясин.
— Вот сломают они, а охрана придёт и нам ноги переломает! — грозно вытаращил глаза в полутьме Батлер. — Нет уж, давайте сидеть как сидели! Гудж, ты жив?
Олгу было паршиво. Он лежал на каменном полу, ощущая, как тело борется с лихорадкой. Внутри зрела боль. Слишком много в нём сделали дырок.
— Надо действовать, — объявила Наумбия. — Гуджу нужно лечение. Костику нужно двигаться. А я просто не могу сидеть в мерзком подвале!
Волшебница встала и попыталась подвигать чарами механизм засова, но рука её дрогнула. Она выругалась словами, коих прежде от неё и не слышали.
— Дверь заколдована, — меланхолично пояснил Изваров. — Логично.
Ещё пару часов они бесцельно перемещались по камере. Разминались, пытались долечивать ноющие ранения, пользовались бадьёй. Никто за ними не надзирал; похоже, о пленниках позабыли. Лучик света в подвальном окне потускнел, а затем и угас. По ту сторону двери виднелся лишь коптящий факел. Воинов Хаоса охватывало уныние. Констанс погрузился в тревожную дрёму, слыша, как в сумраке переругиваются товарищи.
— Лепус этот, паскуда, хорош — пел песни о родине, а здесь сразу сдулся…
— Кёрт, с нами поступили, как ты со своими избранницами: поимели да бросили!
— Не завидуй, гномче. Наумбия, можешь послать мысленное сообщение?
— Пробовала. Эфир заблокирован.
Батлер хотел высказать нечто совсем обидное, но тут поблизости грохнуло. Здание содрогнулось. И ещё раз. По стене тонкой струйкой посыпался прах.
Некоторое время ничего не происходило. Затем снова раздался грохот и треск; отзвук эхом ударил по двери с решёткой. Пламя факела заколебалось.
— Эй, здесь кто-нибудь есть? — крикнул в коридоре незнакомый голос.
— Ну, есть… — честно ответил Олясин.
— И не один! — вредным тоном добавил Броки.
Засов заскрежетал, и подвальная дверь наконец-то открылась. В свете факела они видели лишь силуэт человека, который воодушевлённо воскликнул:
— Оковы падут! Выходите на волю!
Воздух Йуйля казался сладким нектаром, хотя в нём чувствовались нотки крови и гари. Дребезжа кандалами и подслеповато щурясь, пыльные, как из бабкиного сундука, Воины Хаоса выползли из казённого дома на улицу. Тяжёлые двери, выбитые взрывом, дымились. Красное солнце садилось за черепичные крыши.
Снаружи стояли несколько человек в городской одежде, лица их наполовину скрывали платки небесно-голубого цвета. Такие же были повязаны на рукавах.
— Приветствуем вас, Воины Хаоса! — звучно отчеканил рослый тип с густыми бровями и зачёсанной набок чёлкой.
— Здравствуйте, — с некоторым недоумением ответил ему Костик. Они с Кэрротом с двух сторон поддерживали поникшего Гуджа.
— Но кому мы обязаны освобождением? — перешла к делу Наумбия Шноррел. Рослый тип галантно склонил перед ней голову.
— Да, конечно же, назовёмся! Мы — Рабочая Партия Йуйля. Аббревиатура непроизносима, поэтому не сокращайте, именуйте нас целиком!
— Ладно… — неопределённо отозвалась волшебница, приглядываясь к собеседнику.
— Я Гаврила Дануев, известный поэт. Вы читали мои стихи?
— Ох. Возможно… а что за Партия?
— Революционная! Мы посвятили себя борьбе с угнетением жителей нашего города… Изначально так и назывались, «Революционная Партия Йуйля», но не все горожане хотят революций. Потому на одном из собраний сменили название. Временно.
— Правильно сделали, — согласился Олясин. Гаврила обвёл рукой своих спутников:
— Вокруг вас собрался цвет Партии! Это Полистрина, певица, звонкий голос нашей революции! — смуглая женщина в голубом платке молча кивнула. — А вот Лепестрат, наш писатель-хроник…
— Он пишет хроники? — уточнил дотошный Изваров.
— Он много пьёт. Хроники пишет хронист. Вот камрад Проний, четырежды кандидат исторических наук, эксперт по любым вопросам! Халямбус, оформитель вывесок. Катония, молодая художница. Гмузд, блистательный театральный актёр…
— А рабочие в вашей партии есть? — осторожно спросил снизу Батлер.
— Этот вопрос я отметаю как провокационный, — с достоинством ответил Дануев.
— Рада знакомству, — тряхнула цепями Наумбия. — Но что всё-таки происходит?
— Происходит восстание! Бунт! — отрывисто крикнул
