Книга Русалии - Ирина Яш

мама – нет! Её не стало два года назад и это единственная боль, что есть в моей жизни, – она вздохнула, – Мама много долгих лет надеялась, что он к ней вернётся. Это она заставила меня учить русский, хотела удивить Бонье… Так трогательно и так глупо! – она покачала головой, – О русском я, конечно, не жалею. И я ещё на трёх языках говорю, это очень помогает в работе… Но, Павел, я ума не приложу, чем я могла бы Вам помочь? Рассказать мне Вам нечего… Я за один вечер больше узнала о Бонье от его сына, чем за всю жизнь от своей матери!

– Сына?

Она кивнула:

– Да! Он тоже приезжал ко мне сюда и так официально представился, документы показал… Его мать назвала его Володей, в честь нашего общего отца. Он очень мне понравился, и мы так хорошо поговорили…

– А… Зачем он приезжал? Заявить права на Ваше наследство?

– Какое наследство?

– Разве отец не оставил всё Вам?

– С чего Вы это взяли?

Макс понял, что находится на грани провала и под ним горит земля. Он весь подобрался, развёл руками, наивно округлил глаза:

– Я был уверен, что это так. Ведь Вы его законный ребёнок! Какая чудовищная несправедливость!

Она махнула рукой:

– Нет тут никакой несправедливости. Мы чужие люди, а не отец с дочерью. Встреть я его на улице, так даже не узнала бы! Наследство он оставил сыну, а тот хотел отдать всё это мне. Чушь какая! Я, конечно, отказалась.

– Кто хотел отдать? – тупо спросил Макс.

Эжени посмотрела на него, вздохнула, медленно заговорила:

– Сын моего отца, Володя. Мой единокровный брат. Бонье оставил всё ему – у него был хороший дом в престижном пригороде, там, у вас, квартира в центре Петербурга, с которой он получал ренту, какая-то недвижимость в Париже и солидный банковский счёт. Я сказала брату, как говорила и Вам сегодня, что живу, так как хочу, что я счастлива, обеспечена, и не имею свободного времени, чтоб бегать по нотариусам, а потом ещё ломать голову над тем, куда девать всю эту прорву денег.

– Вы действительно отказались?!

Она мягко улыбнулась:

– Действительно. Я рассказала Володе, что у отца в России был ещё один ребёнок, дочь. Он сможет разыскать её и поделиться, раз уж ему так этого хочется.

– Ещё ребёнок? Откуда Вы знаете?

– Давным-давно, возможно, ещё во времена Советского Союза, моя мама получила письмо от очередной любовницы отца. Я не до конца понимаю, зачем эта женщина писала нам… Может быть, она хотела наладить знакомство, как-то зацепиться за нас, получить приглашение в капиталистическую страну. А может просто решила поделиться горем, посетовать на судьбу – отец бросил её с ребёнком на руках, так же как и мою мать. Там даже была фотография их с дочерью, на такой красивой площади с колонной, возле музея…

– А это письмо не сохранилось?

Эжени помотала головой:

– Нет. Я помню, как мама его порвала, заплакала. Я тогда сказала ей, что фото нужно тоже разорвать, но она не решилась – там была такая милая маленькая девочка, и ей было жаль рвать на части это детское лицо. Мама сказала, что малышка похожа на Русалочку, из той грустной сказки… Ну, Вы знаете…

– И это фото всё ещё у Вас?

– Вряд ли… Хотя, постойте, может быть в маминых документах… Я всё никак не могу их разобрать, начинаю копаться, потом слёзы в три ручья, кончается всё тем, что я закрываю коробку и ставлю обратно. Давайте попробуем поискать!

– Давайте! – с готовностью отозвался Макс.

– Тогда идите в гостиную. Там шкаф. Левая створка. На верхней полке круглая коробка, вроде шляпной… Вы, с Вашим ростом, легко её достанете.

Макс сходил в гостиную, вернулся с довольно большой картонкой в руках, протянул Эжени:

– Вот!

– Благодарю! – она сняла крышку, дала Максу, – Подержите. Ну, посмотрим… Это даже хорошо, что вы тут – при Вас я плакать постесняюсь и в кои-то веки наведу здесь хоть какое-то подобие порядка! Ах! Эту открыточку я делала маме на Рождество! – она хлюпнула носом, посмотрела на Макса, улыбнулась, – Всё-всё… Обещаю держать себя в руках. Документы. Справка. Рецепт от доктора Бриссара. Ох, мамины бусы, а я их везде искала! Это что? Какая-то веточка… О! Павел, вот эта фотография! Чёрно-белая, теперь такая редкость! Немного пожелтела, но лица разобрать можно. Держите, – она протянула ему карточку.

Дворцовая площадь в Ленинграде. Александровская колонна. Две фигуры – женщина и девочка. Чёрно-белая фотография – теперь такая редкость. Немного пожелтела, но лица разобрать можно. В этом мире вся радость, всё счастье и наслаждение – от женщин, и всё зло тоже от них. Предаёт всегда та, которой верил как себе. Бабы! Их если разозлить, то они становятся страшнее Святой инквизиции… Дети. Всё в этом деле сошлось на детях. Детях, родившихся тридцать с лишним лет назад.

– Не узнаёте? – спросила Эжени.

Макс покачал головой, вернул ей фотографию:

– Впервые вижу, – он поднялся, – Евгения, спасибо Вам большое!

– За что? Я Вам ничем не помогла!

– Помогли. Не прогнали меня, выслушали, кофе напоили. Спасибо.

Уже на пороге, Макс спросил:

– Скажите… Это Ваше кресло… У Вас что-то врождённое?

Она улыбнулась:

– Вы опять смутились. Этот вопрос мне задавали много-много раз. Я родилась с нормальными здоровыми ногами, как все обычные дети. Но как-то мы с мамой застряли в фуникулёре… Нет, не здесь, в Гренобле, а в Австрии, на горнолыжном курорте. Мы провели над пропастью несколько часов, нас даже по телевизору потом показали. Всё закончилось благополучно, за исключением того, что я не смогла выйти из кабинки.

– Вы перестали ходить от страха?

– Вы поняли, да?! Меня никто не понимает! Может быть вы и, правда, мой брат… Мать таскала меня по клиникам, пока доктор Бриссар не объяснил ей, что я не хожу, потому что боюсь!

– Чего вы боитесь?

– Что снова научусь ходить, поеду в ту горную деревушку и опять сяду в ту самую кабинку! Что всё это случится вновь, но тогда я уже не буду чувствовать своих ног! Доктор Бриссар понял меня без слов. Вот так. До свидания, Павел! – она протянула ему руку.

Макс наклонился, поцеловал ей пальцы и вышел.

Глава 9

Самолёт мягко приземлился. Пробежал по полосе. Замер. Макс открыл глаза – Пулково.

Выйдя из терминала, он сел в такси и через час с четвертью стоял у ворот своего дома в Березени. Расплатился, открыл калитку, пошёл к крыльцу, по чавкающей весенней грязи.

Светало. Там и тут в соседних домах загорался свет. Утро субботы.