а на расстоянии четырех километров за ним следовал Антон на «Коппеле».
Сваны, работавшие на канале, частенько подшучивали над Учей, что он, дескать, торопится продвинуться вперед как можно дальше, опасаясь, как бы Антон не отдавил ему хвост.
Сиордия ни на шаг не отходил от Учиного экскаватора. Он не мог простить Уче наплевательского к себе отношения и выискивал возможность отыграться. Мелкие придирки не приносили удовлетворения Исидоре, а для чего-то большего Уча повода не давал. Вот и крутился он вокруг Учи, лопаясь от злости и неутоленной мести.
И сегодня, несмотря на проливной дождь, Сиордия вертелся под ногами у Учи. Не то делаешь, не так копаешь, не туда грунт сбрасываешь — вертелось на языке у Исидоре, но сказать вслух всего этого он не решался, потому что Уча и работал что надо, и грунт бросал куда надо, и вообще все делал как надо. И дождь ему был не помеха, и солнце ему не в тягость.
Только-только прояснилось небо, как ковш экскаватора со скрежетом напоролся на что-то твердое. «Это не дерево и не кладка строения», — на слух определил Уча. Он мигом выключил мотор, распахнул дверцу кабины и соскочил наземь. Он подошел к ковшу поближе. Из земли выглядывала пузатая стенка горшка, вся в грязи и слегка поцарапанная зубьями ковша. Уча осторожно разрыл руками землю вокруг горшка и только приготовился высвободить его, как над головой раздался визгливый окрик Сиордия:
— Хайт, не смей трогать!
При рытье канала строители не раз натыкались на различные предметы. Находки были самые разнообразные: кинжалы и мечи, остатки щитов и украшения, горшки и кувшины, гробницы и трубы старинного водопровода. Строители бережно извлекали все это из земли или сообщали о своих находках в краеведческий музей.
— Останови экскаватор, — не сводя глаз с горшка, бросил Сиордия.
Экскаватор был давно остановлен, но Сиордия, целиком поглощенный горшком и возможным его содержимым — золото, наверняка, золото! — не зная почему, вдруг приказал остановить уже остановленный экскаватор.
Чуть поодаль от первого горшка виднелся еще один, присыцанный землей и потому почти не заметный. Сиордия увидел его сразу и тут же перевел взгляд, чтобы Уча не догадался, куда он смотрит. Но Уча тоже заметил горшок.
— Беги в контору, — сказал Сиордия Уче. — Найди Лонгиноза Ломджария и скажи ему, чтобы он привез из Поти директора музея Петре Герсамия. Я останусь здесь и покараулю горшок. Кто знает, что там внутри.
Уча колебался: уходить или не уходить. Не хотел он оставлять Сиордия наедине с горшком. Действительно, кто знает, что там внутри.
— Иди, иди, чего ждешь? Я буду здесь.
Уча постарался запомнить, как расположены в земле горшки.
Исидоре лихорадочно соображал, заметил или нет Уча второй горшок. Он не смог сдержать волнения и тем самым еще больше усилил подозрения Учи. Но деваться некуда: Сиордия был прорабом и ослушаться его было нельзя.
— Не трогай до моего прихода, — решился наконец Уча.
— Не надо меня учить, я и без тебя знаю, — обиженно ответил Исидоре.
Уча ушел. Мысль о том, что Сиордия может заинтересоваться содержимым горшков, торопила его.
Лонгиноз Ломджария был большим поклонником археологических редкостей и исторических памятников. Он трясся над каждой находкой, хранил ее как зеницу ока, будучи глубоко убежденным в ее непреходящей ценности, в большом значении для изучения древней культуры. Лонгиноз готов был жестоко наказать человека, заподозрив его в воровстве или утере исторической реликвии.
Лонгиноз считал себя правой рукой Петре Герсамия. Добрая половина музейных экспонатов была найдена, а затем доставлена в музей именно им. Он и официально числился во внештатных сотрудниках музея, но делал для него больше любого штатного сотрудника. Гостей стройки, а их было немало, он в первую очередь водил в музей и как заправский экскурсовод рассказывал о каждом экспонате, раскрывающем не сведущим в истории людям быт и культуру древней Колхиды.
Стоило Уче чуть отойти, как Исидоре тут же бросился ко второму горшку и постучал по нему указательным пальцем. Горшок глухо отозвался. Сиордия понял, что горшок полон, и воровато оглянулся по сторонам, словно кто-то мог услышать едва различимый звук.
Выждав, пока Уча отойдет на порядочное расстояние, и убедившись, что никого поблизости нет, Исидоре в мгновенье ока высвободил из-под земли горшок. Раскисшая от дождя земля легко поддалась костлявым пальцам Исидоре. Горшок был достаточно большой и покрыт кожей.
Исидоре вытащил из кармана складной нож и осторожно снял кожу с горшка. Крик изумления вырвался у него из груди. Не веря собственным глазам, Исидоре крепко зажмурился. Потом широко раскрыл глаза и вновь воззрился на горшок.
— Золото... Настоящее золото, — едва слышно прошептал Исидоре. Это был шепот радости и непомерной жадности.
Испуганно оглядываясь, Исидоре поставил горшок на землю. Тщательно пригладив и заровняв углубление, где был горшок, он отступил на шаг, довольный собой. Покончив с этим, Исидоре распахнул брезентовую куртку и бережно прикрыл ею горшок.
— Боже мой, золото, золото... Сколько золота! — Прижав к груди горшок, он пошел вдоль канала.
После каждого шага Исидоре останавливался, чтобы стереть ногой свой след. Поначалу он решил было спрятать горшок в кустах, тянущихся по берегу канала, но тут же передумал: а вдруг найдет кто? Так ни на что не решившись, Исидоре бессмысленно кружил на месте. «Гудуйя Эсванджия! Вот куда надо нести золото, — внезапно озарила его мысль. — Вот где горшок будет в безопасности». И Исидоре, стремительно сорвавшись с места, опрометью кинулся в лес, к хижине Гудуйи.
Еще издали увидел Уча у конторы Коратского массива Лонгиноза Ломджария и Важу Джапаридзе. Лонгиноз стоял по стойке «смирно» и, наклонив голову, сосредоточенно слушал указания главного инженера.
Надо было торопиться, иначе, если Лонгиноз сядет на своего «конька», ищи ветра в поле. «Успел; слава богу, успел!» — обрадовался Уча. Ноги у него подгибались от усталости, лоб покрылся испариной. Осталось пройти каких-то двести шагов, но Ломджария уже направился к своему мотоциклу.
— Лонгиноз, эге-гей! — изо всех сил крикнул Уча, рупором приставив ладони ко рту.
Главный инженер и снабженец одновременно повернулись на Учин крик.
— Подожди меня, Лонгиноз!
Уча из последних сил, спотыкаясь на каждом шагу и тяжело дыша, бросился бежать к конторе.
И Важа и Лонгиноз встревожились. «Видно,
