class="p1">– Ты мне веришь? Все будет хорошо.
В глазах девушки заблестели слезы.
– Ей нельзя оставаться здесь!
– Мы здесь не останемся. Скоро мы будем очень далеко.
Он наклонился к Эльзи и сдернул с руки ребенка варежку с инициалами ИВ.
– Это ведь русские буквы? – глухим голосом спросил Хельмут. – Что они означают?
– Иисус воскрес! – с вызовом ответила Лена.
Хельмут фыркнул и, брезгливо отшвырнув варежку, сообщил:
– Мы уйдем вместе. Ты и я. И, может, она тоже, если, конечно, я захочу.
Он с грохотом захлопнул дверь и вставил в пазы тяжелый засов.
– Молот! – донеслось из кустарника. Ветки тихо качнулись.
Хельмут пошел на зов.
– Какого черта? – рявкнул он. – Вы с ума сошли?!
Он огляделся по сторонам. Жизнь в лагере шла своим чередом, казалось, никто не заметил появления нового человека, главного человека во всей предстоящей операции, – той самой Тени, с которой Хельмут встречался в катакомбах под храмом.
В последние полгода они старались не видеться, это было слишком опасно.
«В этом мире уже никому нельзя доверять, даже себе», – сказала Тень во время их последней встречи.
И это была правда: «свой человек» в советской делегации сообщил, что русские каким-то образом узнали про убежище Хельмута, где базировалась небольшая часть отряда, и Хельмуту пришлось перебросить своих людей сюда, в гущу лесов Франконкской Швейцарии: тут было безопаснее.
Теперь Тень заявилась сюда, презрев установленные ею же правила.
– А если вас увидят?
– Уже не до предосторожностей, – отмахнулась Тень, вертя сигарету в пальцах.
– Что случилось?
– Они перенесли дату казни.
– Бойцы еще подтягиваются, – сказал Хельмут. – Завтра ждем отряд из Мюнхена. И тогда будем готовы.
– Завтра будет поздно.
– То есть как?
– А вот так. Казнь состоится сегодня ночью. – Тень щелкнула зажигалкой и прикурила сигарету. – Надо действовать. Сейчас или никогда!
Терпкий табачный дым сквозь щели в домике проник внутрь комнаты, Лена едва не поперхнулась. Глаза защипало. Она зажмурилась – то ли от дыма, то ли от отчаянья, которое окончательно захлестнуло ее в этот момент.
Она слышала весь разговор. Сквозь щель в досках она видела Хельмута, а затем и Тень. И она узнала.
С того самого момента, как над лесом пронеслась речь Хельмута перед сотнями боевиков, Лена ломала голову, как предупредить Волгина о готовящейся атаке гитлеровцев. Но она полагала, что в запасе есть хотя бы день. Теперь она поняла, что времени не осталось вовсе.
42. Крысы в городе
Перед домом уже ждал старенький «Виллис». Белобрысый шофер бодро спрыгнул с подножки и отдал честь:
– Я за вами, товарищ капитан! Помочь с вещами?
Волгин отрицательно покачал головой. В памяти возник другой солдатик. «Эх, Тарабуркин…»
Подымаясь по лестнице, Волгин против воли бросил взгляд за колонну, где когда-то дожидалась его хрупкая фигурка. Никого.
Он отворил дверь. Фрау из кухни бросилась навстречу:
– Слава богу! Наконец-то. Вас ждут.
Она со значением кивнула в сторону его комнаты.
Не сбрасывая шинели, Волгин влетел внутрь. Сидевший на краешке стула подросток в длиннополом пиджаке с чужого плеча подпрыгнул, будто ужаленный. Сдернув с головы кепку, он уставился на Волгина. А Волгин уставился на подростка.
Конечно, они оба тут же узнали друг друга. Перепуганный, Удо потянулся к карману, но советский офицер был быстрее – он выхватил из кобуры пистолет и направил в лоб противнику.
– Хелена! – выкрикнул Удо.
Волгин застыл. Подросток извлек из кармана варежку.
Несколько мгновений Волгин ошеломленно разглядывал знакомый вензель – ИВ.
– Что с ней? – наконец выговорил он. – Она жива?
Его вдруг пробил холодный пот. Он испугался, что в ответ услышит: «Нет».
Но подросток кивнул: жива, и это было счастьем. Волгин перевел дух.
– Где она?
– В лесу. Я оттуда. Ее держат взаперти.
– А где девочка?
– Там же.
Капитан осторожно помял варежку в ладони, словно хотел убедиться, что она настоящая. Казалось, мягкая, податливая шерсть домашней вязки еще хранила человеческое тепло.
– Хелена велела передать, что Хельмут сейчас нападет на тюрьму, – нервно взъерошив волосы на макушке, сообщил подросток.
– Это невозможно, – усмехнулся Волгин. – Все входы и выходы перекрыты американскими войсками. Он просто не сможет попасть в город.
– Он уже в городе! – отчаянно выдохнул Удо.
* * *
Вязкая тьма сгустилась над Нюрнбергом. Тьма, а еще предощущение чего-то мрачного, тяжелого, грозового.
Внешне в этот вечер все выглядело буднично: как всегда, вспыхнули и разогрелись редкие фонари на улицах, прохожие торопились к домашним очагам, по тротуарам бродили патрули, которых, впрочем, было больше обычного.
В тюрьме шли последние приготовления к казни, однако осужденные пока не знали об этом. Геринг задумчиво застыл у семейной фотографии, расположенной на столике, Риббентроп читал, Йодль чистил зубы, Штрейхер неистово молился.
Солдаты, прильнув к оконцам в дверях, наблюдали за происходящим в камерах.
Испуганные шумом крысы разбегались по катакомбам. В темноте, рассекаемой острыми лучами фонарей, двигались темные фигуры. Много фигур. Десятки и сотни. Солдатские сапоги тяжело ступали по лужам.
А по пустынной улице, ведущей к воротам тюрьмы, неспешно шел священник. Он ежился от пронизывающего ветра; в руках были четки и Библия.
Видавший виды «Виллис» обогнал его, едва не окатив из лужи; священник смиренно перекрестился и продолжил путь.
В машине, подпрыгивая на ухабах, сидели Волгин и Удо. «Виллис» затормозил у блокпоста, Волгин протянул охраннику пропуск, тот кивнул. Удо двинулся было следом, но охранник преградил ему путь.
Не тратя времени на пререкания, Волгин выхватил из планшета потрепанную карту. Удо поспешно расставил на ней химическим карандашом крестики. Эти крестики обозначали выходы из старинных катакомб.
Волгин влетел в здание. Стремительно преодолевая лестничные пролеты, он молил только об одном – чтобы Мигачев оказался на месте, в своем кабинете.
У дверей кабинета нервно вышагивал Зайцев. Он увидел несущегося капитана, и лицо его вытянулось.
– Где Мигачев? – крикнул Волгин.
– У себя… А в чем дело? Ты не улетел?
Волгин распахнул дверь. Полковник, склонившийся над документами вместе с Гудманом, недовольно обернулся.
– Товарищ полковник, разрешите!.. – Не дожидаясь ответа, Волгин расстелил на столе карту. – Срочная информация. Диверсанты движутся на тюрьму. Они нападут здесь, здесь и здесь! Подымайте охрану.
* * *
Хельмут испытывал давно забытое и очень приятное чувство возбуждения.
Сейчас он уже мог признаться себе, что последние полтора или даже два года, с той самой поры, когда осознал, что война катится к мучительному и бесславному поражению, что дни гитлеровского рейха сочтены, он находился в состоянии глубокой депрессии.
Страшно понимать, что все, во что верил, рушится на глазах. Великая страна с ее великими идеями расползалась на части, будто сгнившая дерюга. И Хельмут испытывал чувство
