к оживленному сердцу мира? Ему не нравилось так думать. Из-за этого цивилизация казалась казалась преходящей, как маскировочная сетка, которая может сползти в любой момент. Но что-то продолжало топить корабли. Нечто большее, чем широкие рифы и плохие моряки.
Он стоял и смотрел на угасающий свет. Время от времени он все еще слышал отдаленный грохот орудий; массированное сражение так или иначе завершилось. Он подумал о тонущих кораблях и смерти, о трупах в воде, об одном или двух беднягах (или десяти, или двадцати), потерявшихся за бортом, все еще дышащих в эту минуту, все еще цепляющихся за обломки своего корабля.
Так знакомо, так постыдно успокаивающе. Война была тем положением дел, которое он понимал, — состоянием, которое ему нравилось, бритвой, которая срезала социальное притворство: скупые слова, деликатные отказы от обещаний, игры в может-быть и поговори-со-мной-завтра. Не в военное время, не для солдат. Ты жил или умирал благодаря своему доброму слову, доверию, которое вызывал у окружающих, благодаря тем чертам характера, которые нелегко подделать.
Но миротворец ли он, по характеру? Когда этот праведный огонь погаснет, станет ли он опустошенным, бесполезным, как старый канонир, из тех, кто уходит на пенсию со слабым зрением, слабым слухом и с большим количеством пальцев, оторванных за эти годы? Перед отплытием «Чатранда» он сказал Таше, что даже старики могут измениться. Что он стал послом и будет работать на благо лучшего Алифроса. Что он раз и навсегда повесил свой меч. Он подчеркнул это, ударив кулаком по столу и покраснев.
— Здесь так мирно, ага?
Боги смерти, рядом стояла лодка! Тонкая, по форме напоминающая стручок фасоли. Каноэ. На борту всего двое мужчин, здоровенные головорезы, ухмыляющиеся, как мальчишки. Они выскользнули из тумана в полной тишине.
— Боцман! — рявкнул Исик.
— Не ори, дядя, — сказал второй мужчина. — Разве капитан Грегори не ясно дал это понять?
Дал, конечно: ни криков, ни каких-либо громких звуков. Вскоре появился сам Грегори, все еще застегивающий рубашку. Вновь прибывшие прикоснулись к своим фуражкам, и Грегори ответил кивком и своей волчьей ухмылкой.
— Вы, негодяи. Еще не сдохли?
— Не можем умереть, пока должны вам сорок сиклей, так, сэр? — сказал мужчина впереди.
— Сорок два, — сказал Грегори. — Процент.
— Что перевозим сегодня, капитан? — спросил другой.
— Товара нет, — сказал Грегори, — но, полагаю, где-то здесь есть для вас посылка. — Он подмигнул им, затем повернулся к Исику. — Собирай свои вещи, старик, и побыстрее. Ты пойдешь с Рыбби и Крабби. — Он указал на мужчин. — Рыбби — это симджанин, спасенный нашим братством от преступного прошлого. Крабби — полудурок из Талтури.
— Это не наши настоящие имена, — сказал симджанин.
— А у вашего пассажира, видите ли, вообще нет имени, так что вы его не спрашивайте, — сказал Грегори. — Продолжайте называть его «дядя», этого хватит. И проследите, чтобы он держался подальше от неприятностей на всем пути до Обители. Ваше слово, джентльмены, если позволите.
Обители? подумал Исик.
Вновь прибывшие с сомнением оглядели его, но дали слово. Затем Грегори улыбнулся и объявил, что «дядя» только что погасил их долг, и мистер Талл вышел вперед с пачкой табака для каждого.
Исик отвернулся и пробормотал на ухо Грегори:
— Неужели мы действительно должны навещать императрицу на полом бревне, как дикари?
— Дикари! — воскликнул Грегори. — Это треклято совершенное слово. Мы полагаемся на невежество арквали, так, ребята? А теперь собирай свои вещи, придурок! Я не буду повторять дважды.
У Исика было немного вещей, которые нужно было собрать. Оружие, данное Оширамом, ботинки и куртка, кошелек с золотом, который, предположительно, был на сорок два сикля легче, чем когда он поднялся на борт. Пес и птица с тревогой наблюдали за ним.
— Я был бы рад вашему обществу, — сказал он им, — но я не знаю, что нас ждет. Если вы пойдете со мной сейчас, у вас может не быть шанса вернуться в Симджу в течение очень долгого времени. Я также не могу быть уверен, что те, кто примет меня, будут — как ты выразился, Трут? — образованными. Возможно, они не знают, как относиться к разбуженным зверям.
Его слова еще больше усугубили их горе.
— Я все равно пойду с тобой, друг Исик, — наконец сказала птица-портной. — Моя безмозглая дорогая забыла меня, как это происходит каждую весну. Пусть вьет гнездо с кем-нибудь другим, с кем-нибудь, более подходящим для супружества. У меня на уме совсем другое.
— А я останусь на «Танцоре», — сказал пес, — если ты попросишь капитана Грязь-Рот вернуть меня в город при первой же возможности. Ведьма сказала достаточно о твоем деле, чтобы мне захотелось помочь. Но Симджалла — это место, которое я знаю. Ее улицы, ее запахи, ее сплетни. Вот где я могу быть вам полезен, если вообще могу.
— Тогда иди, — сказал Исик, почесывая морду псу, — и, смотри, не укуси капитана.
— Ничего не обещаю, — сказал пес.
Снова оказавшись на палубе, Исик столкнулся с огромным унижением, вызванным необходимостью помочь ему забраться в каноэ. Его колено не хотело поддерживать его на веревочной лестнице, и экипажу пришлось импровизировать с перевязью и спустить его вниз вдоль борта «Танцора». Исик знал, что его щеки горят. Он возблагодарил богов за то, что Сутиния осталась внизу, а потом почувствовал себя совершенно опустошенным из-за того, что она осталась. Очевидно, он был недостоин прощания.
Грегори перегнулся через борт, стараясь не улыбаться.
— Ты — сила природы, дядя, — сказал он. — Мы еще встретимся, я в этом уверен.
— На поле боя, — сказал Исик, — если мы проживем так долго. Сегодня я могу только поблагодарить тебя за твои действия. Они были странными, но хорошо выполненными.
Грегори смиренно опустил голову.
— Нужна работа, вызывай флибустьера, — сказал он.
Повинуясь внезапному порыву, Исик бросил кошелек с золотом обратно на палубу «Танцора».
— Возьми все — тебе нужно вновь построить свой дом, — сказал он.
Грегори внезапно огорчился:
— О, что касается этого...
— Он уже взял.
Сутиния была там, она наклонилась, чтобы поднять кошелек с палубы. На ней был морской плащ и головной платок из тонкого черного кружева, и на глазах у изумленного Исика она перекинула одну ногу через поручень. Оседлав его, как жокей, она посмотрела мужу в глаза. Исик знал, что
