глаза и уносясь на секунду в бессознание.
– Тяжко тебе, милый. – Марфа задумалась, краснея, и неуверенно трогая дальше лоб. – Лихоманыть його, але трымаэтся.
Вспомнила девушка совет бабки Аксиньи, знахарки станичной: «Коли лихоманыть людыну, читай змову видповидный».
Осенила казачка себя крестным знамением, прочитала начально «Царю Небесный…», как водится, и, слегка склонившись над головой Билого, зашептала: «Заря, зар-ныця, Божа помощныця! Освяти своими лучамы орданьску воду. Гей кынь, нэчыстый, из Миколы опой, та нэ будэ ему тоди. Опою ни в ричках, ни в балках, ни в озэрах. Нехай дух хворый з нього выйде при выдыху, а дух здоровый зайде на вдыху. Нехай лихоманка залышыть Миколу и тило його очиститься вид хворобы». Перекрестила чело сотнику и вновь молитву зашептала, псалом покаянный: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей…»
Веровал народ в одухотворенность болезней, придавая им живые облики. Так и лихорадку, которой насчитывалось на тот момент несколько десятков видов, большинство знахарей лечили, считая их за семь самых страшных сестриц, обитающих в сырых местах и появляющихся в полночь. Народная фантазия создала их в облике девушек в белых рубахах и с распущенными волосами. Молитвы всегда предшествовали заговорам, которыми затем начинали изгнание хворого духа из тела.
Сотник Билый вновь открыл глаза. Слегка затуманенным взглядом посмотрел на Марфу. Улыбнулся ей, приходя в себя, подумал: «Эка тебя, сотник, угораздило, шо у девки на попечении находишься. Оказия. Пора в жизнь возвращаться. Еще отряд до станицы довести нужно».
Вслух же саказал:
– Все хорошо, Марфа.
Девушка смотрела на него взглядом, в котором смешались и забота, и тепло, и любовь. Казалось, что если бы не обстоятельства, то бросилась бы на шею Миколе и обожгла бы его губы жаркими поцелуями.
– Киии. Киии. – До слуха Миколы долетели знакомые звуки. Он не торопясь сел и, запрокинув голову назад, посмотрел в белесовато-голубую даль неба.
– Поживем еще. Ну что ты, улыбнись. Рано тризну по мне справлять, – произнес негромко Билый, глядя, как парит в струях воздуха горный орел.
– То другие слезы, – прошептала казачка, отворачиваясь и стыдясь своих чувств.
Арба подпрыгнула на очередном ухабе. Колесо заскрипело, подозрительно шатаясь.
– Шайтан арба, – выругался пленный черкес, стукнувшись бритой головой о слегу. – Шайтан – казак!
Микола перевел взгляд на горца. Пристально, не отрывая прищуренных глаз, смотрел на него с минуту. Странно, но в этот момент Билый не испытывал ни ненависти, ни тем более жалости к своему кровнику. Чувство безразличия овладело им. Черкес, не выдержав взгляда Билого, отвел глаза. Его губы шевелились, то ли в ругательстве, то ли в молитве. Микола ухмыльнулся, довольный тем, что эта борьба взглядов закончилась победой для него.
– Господин сотник, наказ передав. Раки кажуть, що скоро будэ ущелина, де отряд Ревы абрекыв розбыв, – оторовал Билого от мыслей подъехавший Рудь.
– Добре, Василь, – мрачно ответил Билый, вновь вспомнив о Димитрии. «Эх, справжный казак был, – вздохнув, произнес Микола – искал смертушку, да она его сама нашла».
– Еще что, ваше бродь?
– Василь, – вновь обратился к Рудю сотник, вспоминая. – Как там Акимка? Батьку-то своего признал?
– Та слава богу! Зараз все вже втихомирылося. А спочатку, як дикый кошеня був. Гнат то його одразу впызнав, хоча и часу пройшло багато. Як з коня зискочив, спочатку було до вас, господин сотник, коли ви знову бездиханно впали. Потим зырк в сторону. Забарывся немного. Глядыть на Акымку и очы радыстю налываються. Дывывся, дывывся, а писля як закрычить: «Акымка, сынку! Живый! Господи!» А малой-то слякался немного на початку. Жодной живой ни мертвый сидыть. Зенкы вытрищив. Гнат до нього бежыть, лещеткамы своимы сграбастал, той и пискнути не встиг. Гнат його пидкидає на руках, та все в радо-щах виголошує, мовляв сынку знайшовся, ридний. Акымка поступово оговтався и начебто теж як визнав Гната, навить посмихатися став. Що то по-черкески балакає. Нашу то балачку видать забув. Кров то ридна, ось и звикся. Це добре. А я-то думав, що чужим так и залышытся.
– Чужими детьми, Василь, подвергаювшимися всеобщему презрению, у казаков были прежде всего дети, рожденные вне брака. Им даже названия придумывали: выродки, байстрюки, краженые дети. В станице у нас таких не было, сколько помню. А вот старики с соседней станицы балакали так: «У нас дитэй, яки родюцця на сторони, называють байстрюкамы», йих ныхто ны любыв, дажэ прызиралы. Так то, Василь, такие вот прозвища постоянно напоминали ребенку о постыдном поведении его родителей и отчуждали его от мира своих. А ты говоришь, «чужим так и залышытся». Кстати, Василь, непослушные и озорные дети тоже имели свои прозвища: «дикая дивизия», «бисова душа», «катова душа», «хамова душа», «собачья душа». Кто на что горазд. Но таким образом дети были объектом любви, радости, заботы, ответственности, воспитания и понимания, при этом они могли приносить и проблемы, боль, горе, беды. В то же время дети могли быть отчужденными элементами общества, быть в роли изгоев, неся ответственность за родителей.
Василь внимательно слушал, что говорил сотник, и думал про себя, что ни за какие коврижки детей незаконнорожденных иметь не будет:
– Нееее! Байстрюков плодить, Бога гневить. Потом не отмолишься!
– Тпрууу. Охолонитесь. Куды мордами своими лезете, – раздался окрик казака, управлявшего конями, запряженными в арбу. Весь отряд по команде головных всадников внезапно остановился. Кони же, запряженные в арбу, прошли по инерции еще несколько шагов, чего хватило, чтобы своими мордами уткнуться в крупы впереди идущих лошадей. Во избежание давки казак-арбакча натянул поводья так, что оба коня привстали на задние ноги и от боли недовольно заржали.
– Василь, – позвал Билый, – узнай, что там.
– Я мигом, господин сотник! – выпалил приказной, направляя коня во главу колонны.
Билый привстал, пытаясь увидеть через спины сидящих на конях станичников, что происходит впереди и почему отряд остановился. «Уж не черкесы ли? Не к месту», – мелькнула мысль в голове.
– Что там, станишные? – спросил Микола двух казаков, пытавшихся утихомирить своих коней. Те беспокойно перебирали ногами под своими седоками, возбужденные минутой назад произошедшим столкновением с арбой.
– Да шоб ты варывся и воды тры дни нэ було, бисова душа. Стой, тебе говорят! – в сердцах выругался казак, что был справа, угомонив наконец своего коня. – Не могу знать, Ваш благородь, ничого не видать отсель.
Билый привстал на край арбы, заглядывая вперед. Не удержался, соскользнув ногой со слеги, но не упал, ловко соскочив на землю. Марфа, наблюдавшая за ним, негромко вскрикнула, зажав рот ладонью:
– Слава тебе боже ж мой. Обошлось.
– Господин сотник! Дядько Микола! – раздался радостный голос Василя.
– Ты чего орешь?! – оборвал его Билый. – Горы кругом. А ну
