— Времени, которое я провел связанным в шахте, вполне хватило для осмысления того, что происходило со мной. Я много думал.
Чариз рассмеялась:
— Ты говоришь так, словно пережил реинкарнацию.
Гидеон безразлично пожал плечами.
— Я бы не стал заходить так далеко.
Внезапно он посерьезнел. Он искал логичное объяснение произошедшему чуду. Что было нелегко.
— Мне приходится жить с тем, что я пережил в Рангапинди. Не я виноват в том, что погибли мои соратники…
— Но совесть терзала тебя, потому что ты не мог их спасти. Тут опять сыграл свою роль твой слишком сильно развитый защитный инстинкт — потребность защищать других, но не себя.
— Я презирал себя за то, что живу, а они умерли.
Она крепче сжала его руку. И это пожатие раздавило и уничтожило семена ненависти к себе, которые еще оставались в его сердце. Голос ее вибрировал от переполнявших ее чувств.
— Любимый, если бы ты не выжил, ты не мог бы спасти меня. Неисповедимы пути Господни.
И слова ее пробудили в его памяти один очень странный момент, пережитый им прошлой ночью, когда он вдруг увидел себя со стороны. В тот момент, когда он почувствовал, как тени Парсонса и Джерарда близко-близко нависли над ним, как в той яме в Рангапинди, где они погибли.
Он всегда считал, что его друзья должны ненавидеть его на том свете за то, что он выжил, тогда как они скончались в муках боли и унижения. Но духи, что составляли ему компанию в темноте шахты в течение долгих ночных часов, не были озлоблены против него, наоборот, они были к нему благосклонны. Даже в Рангапинди они являлись к нему отвратительными чудовищами. Прошлой ночью они навестили его такими, какими были при жизни. Хорошими храбрыми людьми, пожертвовавшими всем ради долга.
И только тогда, получив благословление от своих погибших друзей, Гидеон сделал тот самый шаг, который пугал его сильнее всего.
Он задумался о том, как обустроить жизнь в Пенрине вместе с Чариз и, если Бог будет милосерден к ним, детьми. Маленькими Тревитиками, которые наполнят дом смехом и любовью. Эта надежда была для него как маяк, не давала пасть духом. Он хотел построить новую жизнь на фундаменте любви, которая уже была между ним и Чариз и которая, в чем он не сомневался, будет тем ярким путеводным огнем, который осветит их жизненный путь на многие — многие годы.
Если она согласится.
Он до боли сильно сжал ее руку.
— И я думал о тебе.
— Я надеялась на это, — робко сказала Чариз, и Гидеон увидел в ее глазах слезы.
— Я думал о том, как сильно люблю тебя, и каким я был самодовольным упрямым ослом. — Он замолчал. Слова давались ему с трудом. — Прошлой ночью я осознал, что дошел до предела самопожертвования. Представить свою жизнь без тебя я просто не мог.
Она подняла свободную руку и прикоснулась к его груди как раз там, где гулко билось его сердце.
— О, любимый, тебе не придется жить без меня.
— Чариз, я не могу обещать тебе, что я излечился. Я ничего не могу обещать тебе, кроме моей вечной любви. Но ты должна знать, что я никогда не оставлю тебя по своей воле. Ты моя навеки.
— Гидеон, я люблю тебя. Ты любишь меня. Это — самое главное. А теперь вези меня в Пенрин и люби меня до бесчувствия.
— Иди сюда, Чариз. Если я не поцелую тебя, то сойду с ума.
Она, смеясь, упала в его объятия. Гидеон поднял ее, усадил на Хана, затем прыгнул в седло позади нее.
— Держись! — крикнул он и галопом помчался в Пенрин.
Хан притормозил перед входом в дом. Копыта его стучали по каменной мостовой. У Чариз кружилась голова. Гидеон мчал ее так, что пейзаж сливался в размытую цветную полосу.
Конюх поспешил к ним, чтобы увести Хана на конюшню. Гидеон спрыгнул сам и опустил на землю Чариз. Но едва она коснулась земли ногами, как он вновь подхватил ее на руки.
— Гидеон! — воскликнула она, когда Гидеон, широко шагая, понес ее к парадной двери, которая открылась перед ними словно сама собой.
Сердце ее бешено билось. Она чувствовала себя так, словно ее похитили. И это было необычайно волнующее ощущение.
— Я задыхаюсь.
— Я тоже. То ли еще будет, — пообещал он тихо.
Чариз обвила рукой его шею, когда он прошел мимо горничной, присевшей в реверансе. Той самой, которая открыла перед ними дверь. В несколько шагов он пересек темный холл и понес ее наверх, в свою спальню.
Чариз никогда тут не была. Она успела заметить лишь то, что комната залита светом — за окнами сверкало море. Старинная резная мебель.
Гидеон начал ее целовать. Ей было все равно, где она, лишь бы он был рядом. Она закрыла глаза и отдалась во власть его жадных губ.
— Я люблю тебя, — шептала она, покрывая поцелуями его лицо, шею, грудь.
Какое это счастье — свободно говорить то, что хочешь.
Он захлопнул дверь ногой и понес ее на кровать. Мускусный запах его возбуждения щекотал ей ноздри. Он сбросил пальто на пол.
Чариз давно знала, что он хочет ее. На Джерси они проводили долгие часы в чувственных изысканиях. Но то ничем не стесненное желание, которое она ощущала в нем сейчас, было для нее новым. Те барьеры, которые он возводил между нею и собой в своем сердце, рухнули.
Дрожа, Чариз распахнула его рубашку. Руки его лихорадочно блуждали по ее телу. Ей не терпелось почувствовать его внутри себя.
Чариз вытащила шпильки из волос, и бронзовые пряди рассыпались по плечам.
— Я люблю тебя, — простонал Гидеон.
Когда они взлетели на вершину блаженства, им показалось, что заиграла музыка. Она звучала все громче и громче. Появились ангелы в сияющих белых одеждах. Они пели, повторяя одни и те же слова, и душа Чариз пела вместе с ними.
«Я люблю тебя, Гидеон. Я люблю тебя, Гидеон».
Чариз никогда не видела его глаза такими ясными, такими открытыми, полными любви. Никогда еще Чариз не чувствовала себя такой счастливой. Глядя Гидеону в глаза, она наконец осознала, что изменилось в его лице.
— Нет больше теней, — прошептала она.
— Нет теней, — эхом откликнулся он и наклонился поцеловать ее.
