Это разговор между тобой и духами. А все остальное — возложение рук, жжение табака или курительных палочек — нужно лишь для сосредоточения внимания.
— Так, и что мне делать? — Томасу ужасно хотелось провалиться сквозь землю. Или заплакать.
Воронова женщина пожала плечами.
— То же, что шаманы и делали давным-давно, когда еще не существовало ритуалов и песен. Придумывай. Определись, чего ты хочешь, и тогда добьешься своего.
Парень бросил отчаянный взгляд на Калико и Рувима, но те помочь ему никак не могли.
Гордо вновь улегся, в очередной раз приняв размеры обычной крупной собаки. А забытый всеми Сэмми с остекленевшим взглядом тихонько отполз в сторонку.
— Наверно, она все-таки права, — произнес наконец Рувим. — Шаманы ведь не всегда знали, как действует их магия. Когда-то им приходилось все выяснять на собственном опыте, так же как и Джимми Чолле — обучать первых псов-воинов обретать животное обличье. Кто-то же все это придумал.
— Боюсь, этот кто-то определенно не я, — проговорил Томас.
Вождь покачал головой:
— Откуда тебе знать? Сначала попробуй.
— Я… — начал было парень, но вдруг осекся.
Он устремил взгляд туда, где горы иного мира, убегая за горизонт, сливались с невероятно голубым, таким, какого не бывает в реальном мире, небом. За последние два дня почти все стало казаться Томасу каким-то ненастоящим. Или…
Он обернулся к Консуэле:
— То перо, что я вам отдал, оно все еще у вас?
5. Стив
— Ты очнулся.
Я продираю глаза и обнаруживаю, что лежу на широкой плоской скале, а рядышком, скрестив ноги, сидит Консуэла Мара. Волосы ниспадают ей на лицо, когда она склоняется и с интересом разглядывает меня.
Ее лицо да огромное голубое небо — вот и все, что я вижу. Воздух разреженный, беспрестанно задувает ветер, и на основании этих признаков я заключаю, что по-прежнему нахожусь высоко в горах иного мира. Однако у меня возникает ощущение, что, кроме нас двоих, здесь больше никого нет.
— Где я?
Вопрос как будто ее забавляет.
— Понятия не имею. Наверно, где-то в твоем сознании.
— Где-то в моем… — я трясу головой в надежде прояснить мысли. Последнее, что я помню, это как на меня нападает призрачная птица треклятой вороновой женщины.
Впрочем, не совсем так.
Птица не нападает на меня. Она влетает внутрь меня.
— Ты не Консуэла, — вдруг говорю я. Не знаю, с чего я так решил, но стоит словам сорваться у меня с языка, и заключение уже не вызывает у меня сомнений. Взгляд у женщины несколько иной — помягче, пожалуй, — хотя во всем же остальном она выглядит в точности как Консуэла, прямо вылитая сестра-близнец.
Я с кряхтеньем усаживаюсь, и она, не вставая, немного отодвигается и отвечает:
— Верно. Я — Ситала.
— Ты родственница Консуэлы?
— В некотором роде. Можешь считать меня ее теневой сестрой. Ее памятью, почерпнувшей свою вещественность из магии ветра и гор.
Не самое внятное объяснение, но пока меня волнуют другие вещи.
— И что мы здесь делаем?
— Я хотела с тобой поговорить, — улыбается Ситала.
— Мое внимание можно было привлечь и как-то попроще.
Она кивает.
— Только разговаривать с тобой я могу лишь при таких обстоятельствах.
— Когда находишься у меня в голове.
Женщина снова кивает, затем в ее взгляде появляется нечто сродни сочувствию.
— Что это за место? Так пустынно!
— Это уж как посмотреть. Если мы вправду внутри меня, место здорово смахивает на то, которое я воображаю во время медитаций. Лично я нахожу его умиротворяющим.
Ситала неспешно оглядывается по сторонам, словно прицениваясь к окружающей нас пустоте. Мне и смотреть не надо, пейзаж я знаю прекрасно: небольшое плато, срезанная верхушка горы — островок буквально посреди ничего. В какую сторону ни кинь взгляд, кроме бесконечного неба, ни черта не видать. Ни других гор, ни суши вообще.
Наконец, женщина снова обращает внимание на меня и придвигается поближе. Все-таки выглядит она гораздо невиннее своей сестры. Мы встречаемся взглядами.
Лицо ее медленно озаряет лучезарная улыбка, а затем она произносит:
— Тебе не в чем раскаиваться.
— Что-что?
— У нас уже был этот разговор. Но поскольку ты его не помнишь, я рада, что мы беседуем снова.
— Слушай, я понимаю, что вы, майнаво, без сверхъестественной чертовщины и мудреных загадок просто жить не можете, но если ты надеешься получить от меня хоть сколько-то вменяемые ответы, не городи всякую чушь. Другими словами, или говори внятно, или заткнись.
Я подкрепляю свою тираду мрачным взглядом, однако улыбка женщины не меняется. И она действительно искренняя. Определенно, происходящее Ситалу неимоверно забавляет, и подобная реакция немного выводит меня из себя. Ведь смеется-то она не надо мной, а над чем-то, что должно веселить и меня. Да только я не понимаю прикола. И это неприятно.
— Хорошо, попробую еще раз, — говорит она. — Теперь ты знаешь, что мир совсем не таков, каким ты видел его прежде, так?
Понятия не имею, откуда она прознала про это. Коли на то пошло, я вообще не понимаю, как призрачный ворон может превратиться в женщину, которая вместе со мной сидит внутри моей головы — в придуманном мною месте.
Я решаю немного потянуть время:
— Откуда ты знаешь, чего я вижу или не вижу?
— Терпение. Просто ответь — права я или нет?
Я неохотно киваю.
— И с подобным новым мировосприятием, — продолжает Ситала, — допускаешь ли ты, что можешь быть не знаком с кое-какими проявлениями окружающего мира?
Мне не терпится, чтобы она поскорее перешла к сути, однако я снова послушно киваю.
— Ты спрашивал, кто я такая, и я ответила, что прихожусь Консуэле теневой сестрой, но ты ведь не понял, что это значит, так?
— Ты еще сказала, мол, являешься ее памятью.
Женщина хлопает в ладоши, как восхищенная разумным ответом малыша воспитательница детского садика, и чуть откидывается назад.
— Когда долго живешь, память становится бременем. А Консуэла существует с самых первых дней мира — почти с того момента, когда Ворон, ее муж, извлек все это из своего большущего пузатого котелка. И воспоминаний у нее больше, чем она может вынести.
— Ясно… — выдыхаю я, хотя мне по-прежнему невдомек, к чему она клонит.
В глазах Ситалы вспыхивает лукавый огонек: мои ощущения ей доподлинно известны, уж это-то я понимаю.
— Кузены обходятся с этим грузом по-разному, — продолжает она. — Одни живут только настоящим, для них в самом прямом смысле не существует ни прошлого, ни будущего. Другие поступают более благоразумно — удерживают в памяти примерно сотню лет. Третьи сходят с ума.
— И как насчет Консуэлы? Она в какой категории? В последней?
Ситала качает головой:
— Нет. Есть кузены, способные… м-м, скажем, призвать свою тень.
