постарались примирить их; короля предложили в качестве посредника, и граф Эно согласился с этим, хотя и не являлся королевским вассалом, потому что
«…гораздо хуже было бы, если бы пэр Франции, вассал короля за графство Фландрию, который каждодневно находил короля не только хранителем его прав, но милостивым и снисходительным к нему, отказался бы принять посредничество короля…»
– представители городов и даже советники графа поддерживали выбор короля в качестве третейского судьи, но Роберт все равно действовал «по своему разумению». Нетрудно заметить, что высказывания «королевских людей» во многом совпали со словами Мариньи, который, конечно же, принимал действенное участие в составлении их речи.
Затем был зачитан текст обращения, с которым Мариньи обратился к аудитории 13 сентября, и коннетабль Гоше де Шатильон «сказал, что эти слова очень понравились королю». Это и было ответом на сомнения Людовика Неверского.
Вслед за этим присутствующих, наконец, оповестили о том, что Роберт Бетюнский и Людовик Неверский вызваны к королю, и после объяснения причин того, почему их присутствие было желательно, представителям городов, которые того потребовали, предъявили копию вызова с королевской печатью. Цель этого была ясна: обнародовать претензии короля к графу и факт неявки последнего. Также им предъявили копии ордонанса, запрещающего ношение оружия и частные войны.
Под конец заседания 15 октября для представителей коммун разъяснили понятие суверенной власти короля и то, какие преимущества они могли получить, подчинившись ей. Они:
«…были обязаны суверенной и правовой защитой королю, поскольку если самый бедный житель Фландрии, пострадавший от графа, жаловался королю, король всенепременно призывал графа к порядку и к праву, а если он не желал подчиниться, король и все его королевство боролись с ним, в случае необходимости, с оружием в руках».[1210]
Эти слова неизвестного оратора, безусловно, прозвучали из уст Мариньи. Мы так полагаем вместе с Фанк-Брентано.[1211] Искусство убеждать, которым, по свидетельствам хронистов, обладал Ангерран, практичный смысл, отличавший всю его политическую деятельность, – все это нашло отражение в этом выступлении: король обещал горожанам, которых многое отдаляло от графа, творить правосудие, не останавливаться ни перед чем, чтобы сдержать свое слово и защитить их права. Экономическая выгода побуждала их на заключение мирного договора; в этом им препятствовал один лишь граф. За недостаточную лояльность по отношению к королю ему бы полагалось такое же наказание, как любому другому подданному, такое же, какое прежде претерпели герцог Нормандии и граф Тулузский. А граф Неверский за соблюдение мирного договора поручился своими земельными владениями; он разорвал договор, и земли оказались в руках у короля… Тот человек, который написал эту последнюю, обращенную к фламандцам речь, и тот, кто составил воззвание, оглашенное Мариньи перед жителями Парижа 1 августа 1314 г., – одно и то же лицо.
Графа тогда вызвали в Париж 3 февраля 1312 г., чтобы с его помощью уладить разногласия по поводу арбитража между Фландрией и Эно. Поскольку король в то время был болен, пригласить графа решил Мариньи, выславший королевский вызов на 29 ноября,[1212] а также его копию, заверенную королем, которая была обнародована 5 октября в Крее.[1213]
Мы уже упоминали о том, что в промежутке между двумя заседаниями в Турне королевские посланники ездили по французской Фландрии, верша по пути справедливый суд, о чем свидетельствует прошение о помиловании, составленное Мариньи в Лилле практически сразу после заседания 15 октября, но все же по окончании расследования, во время которого искали подтверждение невиновности предполагаемого убийцы, Жана Ле Неве.[1214]
