И после этого этот монсеньор Ги, ваш отец, через некоего аббата, ставшего его посланником, передал королю открытое письмо, скрепленное его собственной печатью, в котором заявил, что полностью отказывается от верности и от подданства королю Франции, чего он никак не мог сделать, поскольку силой, подняв мятеж, удерживал в своем владении фьеф и земли Фландрии; но в глазах короля он лишился доверия, которое ранее испытывал к нему король как к своему вассалу, и поэтому король стал оказывать помощь и всевозможное содействие графу Эно, и вступил с ним в союз, чтобы подавить мятеж, поднятый вашим отцом, который направлял все вышеуказанные действия также и против его детей; да будет известно вам, сир граф, при том что вы явились вместе с вашим отцом основным зачинщиком смуты, и вашим братьям, которые также участвовали в этих делах и находили их удобными для себя, что вам не следует удивляться тому, что король вступил в подобный союз, поскольку если он это сделал, он нашел это правильным и справедливым, как сказано выше».
Затем, обратившись ко времени проведения предварительных переговоров о мире, Мариньи процитировал те формулировки договора, которые звучали на протяжении всего предыдущего обсуждения этого вопроса. Ранее до него дошли слова Роберта Бетюнского о том, что король применял к нему «довольно суровые меры»,[1202] и поэтому Ангерран добавил, что мир заключался на вполне приемлемых для всех условиях и что король уже продемонстрировал свое милосердие:
«Сир граф, ни вы, ни ваш сын, граф Неверский, не должны упоминать о каких бы то ни было действиях короля без должного уважения или с упреком, и даже давать случай народу в это верить, поскольку ни вы, ни кто-либо другой не может сказать, что король не добр и не лоялен. К тому же он оказал вам столько милостей, за которые вы должны быть ему безмерно благодарны, а не упрекать его; ведь когда вы и ваш отец, и другие дети находились в тюрьме за измену, и он мог в полном согласии с законом лишить вас головы или как-нибудь по-другому отомстить вам, особенно если бы он таил злобу на вас, ваших братьев и ваших людей в то время, когда вы находились в заключении, но он избрал путь закона и справедливости, которого вы чуждались, даже имея перед глазами пример истинного милосердия и стремления к справедливости. Он усмирил желание оставить графство Фландрии в своем домене, причем не многие богатые люди согласились бы выпустить из рук подобные владения, обладая на них правами, выпустил вас из тюрьмы, вновь принял у вас клятву верности и оммаж, позволил вам обосноваться во Франции на такой прекрасной территории, какой является графство Фландрии, только лишь его собственной милостью, при том что вы не имели на него никакого права; есть ли где-нибудь государь любезнее короля Франции, который так милосердно с вами обошелся, и как удивительно, что вы упрекаете короля, при том что вы ни в коем случае не должны были бы его упрекать, поскольку должны понимать, что он, если и не жизнь, то состояние и земли передал вам единственно лишь собственной милостью».
После этого Мариньи призвал фламандцев уважать принятый ими самими договор, который они поклялись защищать. Его перебили оба графа. Роберт Бетюнский возразил, что он находился в тюрьме не по своей воле и тем более не как преступник, как сказал Мариньи. Людовик Неверский высказался гораздо более резко, поставив под сомнение то, что королевский камергер выступал как официальное лицо:
«Он предположил, что заявление сеньора де Мариньи не соответствовало тому, что хотел бы передать и думал сам король».
Мариньи ответил, что ни в коем случае не откажется от своих слов и что сможет в качестве доказательства продемонстрировать графу королевские грамоты; Роберт Бетюнский поставил под сомнение их подлинность, на что Мариньи заявил, что не считаться с их существованием невозможно:
«Король и его совет – это не канцлер ваш»![1203]
Представители городов, утомленные этими бесконечными спорами, заявили, что примут условия этого мира, несмотря на то что они очень тяжелы. Мариньи, не сложивший оружия, вновь взял слово и ответил:
«…что условия мирного договора не тяжелы, а снисходительны и милосердны, и так должно казаться всем из этой страны, учитывая то, сколько зла они причинили».
Затем, в ответ на возражение Людовика Неверского, он уверил всех в том,
«…что сказанные им слова он произнес от имени короля, а не Ангеррана де Мариньи, и что в намерения короля как раз входило передать именно эти слова, поскольку они являются чистой правдой».
Чтобы подтвердить свои полномочия, он заставил громко и членораздельно зачитать верительные грамоты, составленные 20 июня, согласно которым он и его коллеги были направлены во Фландрию с целью добиться исполнения и дальнейшего соблюдения условий мирного договора, причем король предписывал графу, своей семье, всем лицам знатного происхождения и городским общинам повиноваться им как ему самому.[1204] В заключение он сказал, что фламандцы все же должны согласиться соблюдать условия этого договора. Роберт Бетюнский и Людовик Неверский дали обещания, на что Мариньи, желая оставить за собой последнее слово, заявил, что одних, слов недостаточно и что он надеялся в дальнейшем увидеть эти обещания на бумаге.[1205] На этом совещание закончилось.
Чем был занят Ангерран между 13 сентября и 14 октября, когда он уже оказался в Турне? Поскольку, по всей видимости, он не возвращался в Париж, он, естественно, ездил по Фландрии. Он отправился в Дуэ и подготовил там соглашение, о котором мы упомянем чуть позже, так как, на наш взгляд, учитывая, что король заверил его в Лилле 18 октября, вряд ли тщательная подготовка столь важного документа могла занять менее двух дней. К тому же это соглашение, по выражению короля, которое он употребил в одном из писем, было детищем Мариньи, Жана де Гре, Арпена д'Аркери, Галара и Куртона,[1206] то есть всех тех, кто присутствовал в Турне 13 сентября. Было бы странно, если бы после 15 октября к ним не присоединились также и остальные королевские советники.
Затем Мариньи и его коллеги вернулись в Турне, где к ним присоединились Филипп Красивый, Гоше де Шатильон, Гильом де Ногаре и Рауль де Прель. Графа Фландрии попросили присутствовать на заседании 14 октября. Но он не появился. Пятнадцатого октября прибыл гонец: оба графа, Роберт Бетюнский и Людовик Неверский, находились на расстоянии четырех лье от места назначения, но отказывались ехать дальше без охранной грамоты.
