Хронологические рамки возможных приездов Федора Симоновского в Троицкий монастырь легко высчитываются, и это могли быть периоды либо между 1378 (первый год игуменства Федора «на Симонове») и 1381 гг., либо 1383–1385 гг.: в 1382 г. игумен провел в Царьграде, туда же отправился «о устроении дел церковных» в 1386 г, вернувшись на Русь только в 1390, причем уже в сане ростовского архиепископа, «ему же дасть патриархъ в Цариграде архиепископьство»[948]. Исходя из выше изложенного, крайней датой переписки Троицкого Стихираря можно считать 1386 г. время до отъезда игумена Федора, скорее всего отбывшего в Царьград не ранее весны.
Возвращаясь к датировке событий, имевших место в Троице в пятницу 21 сентября, констатируем, что с одной стороны существуют хронологические данные для отнесения их к 1380 г. и, с другой стороны, содержательная сторона записи противоречит отнесению этих событий к месяцу Куликовской битвы, сентябрю именно 1380 г. Чисто исторические обстоятельства как представляется, безусловно связывая записи с эпохой Куликовской битвы, а не началом XV в., указывают, тем не менее, не на 1380, а на 1381 г.
Начнем с «Летвы с агаряны». «Вести» о литовцах и татарах зафиксированы в русских летописях в 1381 г. но при этом никак не связаны между собою.
Летом этого года Тохтамыш «пославъ своего посла къ великому князю Дмитрию Ивановичю… царевича Ахтозю, а с нимъ дружину 700 татаринов». Татары дошли, однако, только до Нижнего Новгорода, откуда «возвратися вспять, а на Москву не дръзнулъ ити»[949]. «Посол», как полагает А. А. Горский, шел на Русь для получения «выхода»[950], однако бросается в глаза внушительный военный отряд, сопровождавший «царевича», семьсот человек. Известно, что несколькими годами ранее те же нижегородцы разгромили «послов Мамаевых» во главе с неким Сарайкой, «а съ ними татаръ тысящу»[951]. Судя по всему, мирный характер миссий, сопровождавшихся столь многочисленными воинскими силами, изначально вызывал у нижегородцев серьезные сомнения[952]. К тому же татар в 1381 г. возглавлял, как при набегах, «царевич» (Сарайка был просто «стареишина ихъ»). По-видимому «царевич» «не дързну» т. е. просто не рискнул двигаться дальше Нижнего Новгорода, слух же о том, что «грядут агаряны» мог быть зафиксирован в Троицком Стихираре.
Что же до «Летвы», то «тое же осени» 1381 г. князь Свидригайло Ольгердович безуспешно осаждал Полоцк, рассказ о чем попал в московский летописный свод конца XV в.[953] Это, казалось бы, далекое от Москвы событие, тем не менее, было актуально в для Руси в связи с тем, что полоцкий князь Андрей Ольгердович, старший сын великого князя литовского, по кончине отца, ущемленный в наследственных правах Ягайло, с 1377 г. служил Москве. В 1381 в Полоцк, до этого управлявшийся самим Ягайло, литовский князь безуспешно попытался посадить одного из своих братьев[954]. Возможно, слухи о грядущих военных действиях имели в виду именно эти события вокруг Полоцка, явно небезразличные для его наследственного владельца, героя Куликовской битвы, служившего в этот момент московскому князю.
Если принять 21 сентября 1381 г. как дату записи, становится объяснимым и то, кто отправил «Симоновского» в Троицу к преп. Сергию – это, несомненно, великий князь московский, духовный сын игумена Федора.
1381 г. актуален и с точки зрения наличия в записях Троицкого Стихираря имени Тохтамыша. Как поминим, о появлении в Орде нового хана на Руси стало известно только в исходе 1380 г. Надо сказать, что, внешне выразив покорность новому царю посылкой «даров», Дмитрий Иванович отправил своих киличеев в Орду гораздо позже прочих князей. Рогожский летописец, во всяком случае, сообщает, что если прочие «князи… Рустии» направили «коиждо своихъ киличеевъ со многими дары ко царю Тохтомышу» вскоре по получении известия из Орды о его «воцарении», зимой 1380 и весной 1381 гг., то московский князь сделал это только «на ту же осень» 1381 г., отпустив к Тохтамышу «своихъ киличеевъ Толбугу да Мокшея…. съ дары и съ поминкы»[955]. Возможно, имя Тохтамыша попало в число записей Троицкого Стихираря именно в связи с этой поездкой первых официальных представителей московского князя к новому «царю».
В связи с предполагаемой датировкой рукописи 1381 годом необходимо снова вернуться к тексту на полях л. 40, содержащему дату происшествий в монастыре, «пяток» 21 сентября, легших в основу датировки и Троицкого Стихираря, и самой записи 1380-м годом.
В 1381 г. этот день, 21 сентября, приходился на субботу, что легко проверить как по формуле Гротгаузена, которой воспользовался в свое время И. И. Срезневский, так и по табличным вычислениям дня недели мартовского года через вруцелето[956]. Хорошо известно, однако, что в XIV в. суточный счет часов и, соответственно, начало суток, отсчитывалось не с полуночи, а с восхода солнца, богослужебные же сутки, принятые в монастырском обиходе, завершались вечерней службой предшествующего, по современному счету числа. При этом временной промежуток между вечерней службой предыдущего дня и утренней следующего имел весьма специфический статус. Церковный устав этого времени, как подметил Д. И. Прозоровский, «постоянно назначает для вечери час предшествующего числа, а заутреню всегда определяет выражением «за столько-то часов до дня», не причисляя заутреннего времени ни к прошедшим, ни к наступающим суткам,…так как с заутрени… совершался переход с одного числа на другое»[957]. Проще говоря, суббота 21 сентября 1381 г. началась только утренней службой, и если «Симоновский приездил» в монастырь между завершением вечерни в пятницу 20 сентября и субботней заутренней 21, то этот приезд мог быть с равным успехом отнесен как к пятнице, так и к субботе. Так что ссылку записи на «пяток» как день недели именно 21 сентября, судя по всему, не стоит соотносить с современным суточным делением, имея в виду, что момент приезда «Симоновского» и Исакия мог быть и субботой.
