Грассовская повествовательница возмущается не только отсутствием настоящих продуктов («молочные таблетки» вместо молока и какая-то «смесь для жаркого» вместо куска свинины). Более всего ее наполняют гневом и те, кто нажился на войне и дефиците всего, и другие, которые кричат на каждом углу о «внутреннем враге», вонзившем «кинжал в спину» Германии. В общем те, кого она называет «фальсификаторами» и кто утверждает, будто все, кто «недостаточно лихо выпускал гранаты», а еще женщины, коварно нанесшие собственным солдатам удар сзади, виновны в военном поражении.
А между прочим, муж этой рассказчицы, которого под самый конец «загребли в ландштурм», вернулся калекой, и обе дочки, ослабевшие от недоедания, умерли от гриппа. «И это называется мир?» — с горечью восклицает она. Нет, долой тех, кто твердит про «предательство», про «кинжал в спину». Пора кончать с теми, «кто выиграл на этой войне, и со всем обманом» — вот крик души.
«Теперь, когда Вильгельм задал стрекача со всеми своими сокровищами в Голландию, в свой замок, получается, что это мы, в тылу, да еще кинжалом, да еще трусливо, в спину». Нет, делает вывод эта женщина, «мы не хотим больше кайзера и не хотим брюквы. Революции мы тоже не хотим. И еще никаких кинжалов, ни в спину, ни в грудь».
Среди ста грассовских новелл есть такие, которые как-то особенно ярко и точно выхватывают, словно луч фонарика из тьмы, живую картинку времени, и она застревает в читательском сознании. Эта — одна из таких.
Веймарской республике посвящено 14 новелл — ровно столько, сколько лет просуществовала эта непривычная для тогдашней Германии форма государственного устройства. Это был совершенно особый период в истории страны — одновременно с целым клубком неразрешимых политических и общественных противоречий и выпавшим немцам редкостным шансом изменить свою судьбу к лучшему, повернуться в сторону человечества и не искать более «особых путей».
Конечно, неустойчивость Веймарской республики коренилась во многом в сфере экономической, и не последнюю — если не главную — роль играло в этом поражение в войне. Послевоенное снижение производства и предпринимательской активности, выплата гигантских репараций (которые, по некоторым расчетам, пришлось бы платить трем поколениям), зависимость от иностранных кредиторов, опустошительная инфляция 1923 года и последующие инфляционные ожидания — даже позднее, уже при относительной стабильности — определяли поведение людей.
Угнетающее чувство поражения в войне, порождающее комплекс неполноценности, также было фактором психологической нестабильности. Немцы жили с ощущением, что выигравшие войну страны диктатом «позорного мира» хотят унизить их национальное чувство, жестко требуя выплаты репараций в деньгах, товарах и военной технике. В Германии это вызывало отчаяние и озлобление.
Во Франции и Великобритании формула «немец всё оплатит» должна была смягчить напряжение, порождаемое собственными экономическими трудностями. Германия потеряла важные для экономики промышленные территории и была вытеснена с мировых рынков. Крупнейший экономист того времени англичанин Джон Мейнард Кейнс предупреждал, что такие высокие репарации значительно превосходят возможности Германии. Только позднее, к 1930 году, был снижен и рассрочен немецкий внешний долг, страна получила кредиты. Но было слишком поздно — союзники упустили шанс активного вмешательства и реальной помощи ослабленной и нестабильной демократии, что, конечно, было на руку наглеющим национал-социалистам.
О тяжелом положении простых граждан рассказывается в новелле «1923». Внуки некоей простой и вполне обыкновенной женщины — уже в наше время играют с «бумажками», которые, чудом сохранившись, во времена Веймарской республики были настоящими деньгами, хотя и терявшими свою ценность день ото дня. Она сравнивает их с теми цветными бумажками «с колосом и циркулем», которые сохранила со времен ГДР.
Женщина вспоминает свое детство и «к небу вопиющие цены». Ее мать держала постояльцев, которых «из-за скачкообразного роста цен заставляла платить ежедневно». Она готовила им голубцы из травы и сочники из дрожжей. Будучи вдовой, мать, конечно, не могла прокормить детей на вдовью пенсию. «И повсюду нищие и калеки, которые просят милостыню».
Но значительно сильнее представляется следующая новелла — «1924». Речь как раз о выплате репараций. Мысли о саботаже не покидают бортмеханика, который должен доставить в США воздушный корабль, созданный по последнему слову тогдашней техники. В ответ на требование американцев о выплате трех миллионов золотых марок общество с ограниченной ответственностью «Цеппелин» решило покрыть этот долг поставкой новейшей модели дирижабля — модель LZ-126, объем которого составлял 70 тысяч кубометров гелия. «Вот именно это многие из нас и восприняли как великий позор, — говорит бортмеханик. — И я в том числе. Разве мы и без того не были достаточно унижены? Разве позорный мир и без того не взвалил на нашу страну неподъемный груз?»
Во время полета бортмеханик то и дело ловит себя на мысли о том, чтобы напасть на нескольких американских военных, находившихся на борту, до срока сбросить емкости с горючим, чтобы произвести незапланированную посадку. Им движет желание любым способом предотвратить сдачу дирижабля американцам. Но бортмеханика парализует воля некоего доктора Эккенера, его руководителя, который настаивает на том, чтобы, «несмотря на весь произвол стран-победительниц, противопоставить этому произволу доказательство немецких достижений, пусть даже и в форме нашей серебристо-мерцающей небесной сигары».
Когда через 13 лет, уже во времена нацизма «прекраснейшее воплощение снова окрепшего рейха», наполненное уже не гелием, а легковоспламеняющимся водородом и носившее имя «Гинденбург» при посадке в том же Лейкхерсте мгновенно занялось огнем, тот же бортмеханик сразу подумал: это саботаж! И устроили его «красные»! «Уж они-то не колебались! У них чувство достоинства существовало по другим законам». Так из противника Версальского мира и «пламенного патриота» рождается «обыкновенный фашист».
О кайзере Вильгельме, бежавшем из Германии, повествует некто из его обслуги, призванный заботиться о состоянии экипажей в каретном сарае. Для душевного расслабления его величество занимается рубкой леса и параллельно подвергает хуле всех, кто, с его точки зрения, повинен в военном поражении. Всех, кроме себя. Он, который еще так недавно души не чаял в генерале Людендорфе или в адмирале Тирпице, поносит обоих. А заодно дипломатов и даже кронпринца. Блюститель экипажей, а заодно императорский хронист, ведущий учет вырубленных стволов, делает записи «для будущих времен, когда снова возродится империя и Германия наконец проснется».
Вильгельм в своих высказываниях крутится вокруг одного и того же: он-де был «категорически против войны… всегда мечтал быть миротворцем… Но раз уж по-другому не вышло… Да и флот у нас не был сконцентрирован… а британский уже весь стоял… под парами… Вот мне и пришлось действовать…». Он проклинает генералов, австрийцев с их «неверным императором Карлом», потом на очереди «тыловые крысы», затем переставшие подчиняться офицеры и «красные флаги в поездах с отпускниками». И возвращаясь то и дело к моменту отречения, кричит, что его предали свои же люди, и «только потом — эти красные!.. Не я покинул армию, это армия покинула меня» («1926»).
