– Не пойду к Дане, – говорю я.
Прохожу мимо нее в кухню. Говорю, что хочу пить. Открываю холодильник и спрашиваю, можно ли взять кока-колы и чего-нибудь поесть.
Мама стоит в прихожей, на полпути между кухней и входной дверью. Туже затягивает на себе халат, поправляет пояс.
– Что значит – не пойдешь? – спрашивает она. – Родители Даны заболели или еще что-нибудь?
«Нет, – хочу сказать, – родители-то у нее здоровы, а вот дедушка больной. На всю голову».
Но не могу. Храбрости не хватает. Она не поверит мне. Не поверит.
– Мы поссорились, – говорю я. – Не хочу иметь с ней никаких дел.
Мама спрашивает, из-за чего вышла ссора, а когда я рассказываю, смеется. Но это не настоящий смех. Вот так же она смеется, когда я говорю, что устала и не могу мыть посуду или идти в магазин. Больше похоже на фырканье. Немного сердитое.
Она идет на кухню. Достает из холодильника банку кока-колы, отдает мне и закрывает холодильник.
– Поешь попозже, у Даны. Ее мама приготовит. А мы с твоим отцом уходим.
Открываю кока-колу.
– Я здесь побуду. Ничего не натворю. Буду телевизор смотреть.
Она говорит, что мне нельзя оставаться дома одной.
– Мне десять лет! – говорю я.
– Вот именно.
Мама кладет мне руку на плечо:
– Давай, давай, милая! Беги обратно на площадку, пока Дана там. – Она выглядывает в окно. – Еще светло, ничего с тобой не случится. Я бы тебя сама отвела, но, пока я оденусь, дедушка Даны уже уйдет.
– Ладно, – говорю я.
Она подталкивает меня к двери. Я упираюсь.
– Эми, не упрямься! – говорит мама. – Мне некогда. Ванна остывает, и дел еще куча, отцу твоему ужин готовить – куда он запропастился, кстати…
– Не надо, не заставляй меня туда идти! Пожалуйста!
Она говорит, что так нельзя. Нельзя подводить людей. Все уже спланировано. Мама Даны специально накупила продуктов. У них с папой уже заказано такси. Не пойти на вечеринку им нельзя – это очень важно для папиного бизнеса. И часто ли ей удается куда-то вырваться в последнее время?
– А ты бы нашла кого-нибудь со мной посидеть.
– Ну конечно! Думаешь, так кто-то и бросит все в последнюю минуту в главный праздник года? В главный праздник века? И все потому, что вы поссорились из-за «Spice Girls»? Вряд ли, Эми. Я вроде бы не воспитывала из тебя эгоистку.
Она хочет открыть дверь. Придерживаю ее ногой… Говорю, что не хочу идти. Мама отвечает: все равно пойдешь, истерики тут не помогут; ты уже большая, должна понимать.
Губы у нее сжаты, щеки подергиваются. Если сейчас рассказать о Сером Волке, она меня пожалеет, а злиться будет на него, а не на меня. И к Дане не надо будет идти.
– Он меня трогает, – шепотом говорю я. – Волк. Ее дедушка.
Она отступает на шаг. Резко. Как будто я ударила ее.
И вдруг становится непохожа на маму. Лицо вытягивается, рот округляется большой буквой «O», как у победителей на шоу «Звезды в глазах», которые не могут поверить, что заняли первое место.
Не могут поверить…
– Что ты сказала? – переспрашивает мама.
Голос у нее дрожит, руки тоже. Никогда не видела ее такой расстроенной.
– Нет. Этого… не может быть.
Она хватается за лоб. Смотрит на меня. Ошеломленно моргает, будто только что проснулась.
– Не может – и все. Неужели опять… Это… несправедливо. За что… За что мне опять такое?
Может быть, Серый Волк и ее тоже трогал. А может, это значит – за что ей, такой хорошей матери, досталась противная, непослушная девчонка, которая так расстраивает маму, чуть что не по ней.
– Мама, я просто так сказала! Правда, – говорю я. – Я все выдумала. Чтобы к Дане не идти.
Мама бесстрастно отворачивается от меня и быстро идет вверх по лестнице. В ванной хлопает дверь, щелкает замок.
Она всегда сердилась на меня за вранье, но так – никогда. Какая я дура, что сказала! С чего бы она вдруг мне поверила? Это звучало так глупо. Как самое настоящее вранье.
Я стою внизу у лестницы. Не знаю, что делать: идти в парк или подняться к маме и попросить прощения за то, что наврала, и за то, что расстроила ее. На цыпочках поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь на верхней площадке.
В ванной раздается треск. Как будто стекло разбилось или еще что-нибудь. Слышу, как мама бормочет что-то про ложь, что-то про то, что хорошие девочки так не делают.
– Ненавижу тебя, – повторяет она снова и снова.
Опять звон разбитого стекла. Это не стакан с зубными щетками – он там всего один и уже разбился, я слышала. Должно быть, зеркало.
Мне так плохо, что даже плакать не могу. Мама меня ненавидит. Нельзя здесь оставаться… Она не хочет. Я и сама не хочу… если она меня больше не любит.
Спускаюсь вниз. Мамин голос делается громче. И плач тоже, поэтому трудно разобрать, что она говорит. Но я выхватываю отдельные слова. Что-то про воскресную школу, про любовь к Богу – что это больно и вообще неправильно. Про то, что история всегда повторяется. Про порочный круг.
Открываю дверь. Вспоминаю, какое было у мамы лицо, когда мы стояли на этом самом месте всего пару минут назад. Нет, не такое, как у победителя в телешоу… Скорее… будто она увидела привидение.
Перебегаю через дорогу, протискиваюсь между прутьями ограды и со всех ног мчусь к детской площадке.
Даны там нет. Никого нет. Я одна.
К Дане идти не хочется. А домой нельзя. Была бы я поумнее, взяла бы ключ со стола в гостиной и вернулась, когда мама с папой уйдут. А теперь поздно. Может, потом схожу, посмотрю, вдруг они окно открытое оставят или еще что-нибудь. Мало ли.
Несколько минут я сижу на качелях и думаю о маме. Как она на меня рассердилась. Они с папой тоже иногда ссорятся, но никогда так, как в этот раз. Когда они с папой ссорятся, они, кажется, никогда не мирятся по-настоящему. Хоть бы мы с мамой помирились! Надеюсь, она хоть папе не расскажет, как я наврала про дедушку Даны, а то мне здорово достанется. В доме и так ссор хватает… Обычно мама с папой ссорятся из-за меня.
Иногда я думаю: какими они были, пока не поженились? Знаю, они работали вместе, придумывали рекламу. Мама – рисунки, а папа – слова. Как в тех книжках с картинками, что я читала, когда была маленькой. Вот если бы они написали книгу, тогда мама нарисовала бы принцессу в волшебном замке, как она смотрит из окна и ждет принца. А папа сочинил бы сказку, как они полюбили друг друга на всю жизнь и какая у них была свадьба – с белыми лошадьми, запряженными в хрустальную карету.
Мама как-то показывала мне, где жила раньше, когда еще не вышла замуж за папу. Это была квартира над прачечной возле парка Финсбери. Мне она не очень-то понравилась. Серая, темная. Мама сказала, что, пока жила там, все время пахла мылом и паром, но чистой себя не чувствовала.
