Дубровин перестал пить и глядел на меня, явно не понимая, о чем я.
— Я не брал никакого полотенца, — сказал он. — Они все там… У меня нет больше. — Он указал кивком головы на дверь в ванную.
— Я — не о твоих полотенцах.
— Ну, может, в чемоданах что-то и есть, мать у меня была прижимистая, но я и сам не знаю, что у нее где припрятано, — он даже слегка покраснел и явно был удивлен.
Я почувствовала: к желтому пушистому полотенцу, которое держали дорогие мне, тонкие пальцы, Дубровин не имеет никакого отношения.
Однако, сцена импровизированной помолвки была смята.
48
Оставался Филиппов.
Встретиться с ним и… выполнить просьбу сестры. Сердце мое сначала точно куда-то провалилось, а потом застучало сильно-сильно. Все мне только привиделось. На самом деле я ведь не знаю, о чем хотела попросить меня Анна. Отбросить мистику. Встретиться. Поговорить. О чем? О полотенце? Я усмехнулась. Если Филиппов не при чем, он решит, что у меня не все дома. Я усмехнулась. У меня дома вообще никого нет. Детский каламбур.
В который раз я шла по утреннему проспекту… И фонтан, и темная арка, и…
— Я, собственно, вас и жду. — Силуэт мужчины, отделившись от влажной стены, качнулся мне навстречу. Окажись он Филипповым, я бы, наверное, упала в обморок.
— Василий Поликарпович?!
— Он самый.
От него слегка припахивало перегаром, но как всегда, старик держался с достоинством и припадал на больную ногу, ступая рядом со мной, четко и равномерно, точно вычерчивал своей походкой кардиограмму совершенно бесстрастного сердца.
Мы подошли к подъезду. И тут я вдруг вспомнила: я ведь никому не говорила о том, что собираюсь утром зайти в старую квартиру, откуда же старик об этом проведал?
— Вы сказали, Василий Поликарпович, что ждали меня, — мы поднимались по лестнице, и приостановились у почтовых ящиков. — Вас Иван предупредил о моем приходе? — Я решила схитрить.
— Иван? — Старик наклонился, пытаясь разглядеть через небольшие, слегка заржавевшие дырочки ящика, есть ли ему какая-нибудь почта. — Воруют, — сказал он с досадой, — у кого-то ключ подходит, а может, хулиганье гвоздиком открывает! Ни открытки. Ерунда!
Он выпрямился и снова стал подниматься по лестнице. Я заметила, что из его нагрудного кармана выглядывают несколько крупных денежных бумажек. О моем вопросе, наверное, он просто забыл. Взяв за подсказку знаменитое «Мы пойдем другим путем», я, уже у дверей квартиры, сказала приветливо: «Вы ждали меня, Василий Поликарпович, хотели поговорить?» — и тут же, по его бессмысленно-удивленному взгляду, поняла: старик, как часто это бывало, просто интересничал: меня он не ждал, и никого, по-видимому, не ждал, а просто возвращался и приостановился покурить в арке… Возвращался?! Откуда!?
— Мы вас потеряли, Василий Поликарпович, — запоздало обрадовалась я, — а вы вот, здесь, нашлись! Вы к родственникам ездили? Иван так волновался…
— К родственникам? — Переспросил старик. Он уже открыл дверь в свою квартиру и, повернув голову, подозрительно взглянул на меня. — Никуда я не ездил. В больнице лежал.
— В больнице? Что-нибудь серьезное?
— Обследовался. — Василий Поликарпович помедлил на пороге, наверное, размышляя пригласить меня зайти или нет, но не пригласил, а, извинившись, прошел к себе и закрыл за собой дверь.
А он, оказывается, человек настроения, подумала я. Сначала обрадовался мне, а потом и в гости не позвал. И деньги получил, даже вроде немалые, а все равно мрачен. Неужели у него такая большая пенсия?
Дверь в квартиру сестры опять не открывалась. Кстати, как все-таки Дубровин, когда я принимала ванну, тогда проник в дом? Ведь мой ключ торчал в замке?
И в этом замке тоже был ключ. Кто-то закрыл дверь изнутри. У меня похолодели ладони, но я заставила себя нажать кнопку звонка.
И дверь тотчас же открылась. На пороге стоял… Дубровин.
— Ха-ха, сказал он, — не ждали, мадам?!
— Хватит меня интриговать, — рассердилась я, входя в квартиру и плюхаясь в кресло. — Давай заваривай кофе и рассказывай мне все начистоту Откуда ключ, зачем ты бросил на палас мою фотографию и тэ дэ и тэ пэ. И вообще — к чему весь этот балаган!
— Ключ, моя дорогая, вы сами и потеряли.
— Что за чушь! Он — вот он!
— Значит у тебя было два ключа.
— Как два?
— Ты сказала мне вчера, что сегодня утром будешь здесь, я решил подъехать, подъехал, вышел из машины. вбежал в подъезд, поднялся по лестнице, думая, что ты уже дома…
— Это не мой дом! — Сердито поправила я.
— …и вдруг вижу, у дверей лежит ключ. Я решил, что ты его потеряла. Поднял, попробовал открыть дверь — подходит. Вот и все. А ты сразу какой-то детектив разводишь: где фотография, где ты был. Я был за углом. — Дубровин захохотал, как всегда, картинно. — Тоже мне следователь по особо важным делам. — Прибавил он.
— Хорошо, — сказала я устало. — Но как ты открыл свою дверь, когда я была в ванной? Я же вставила в замок ключ?
— Женщины — тяжелый народ, — Дубровин усмехнулся. — Для того, чтобы замок был закрыт, нужно хотя бы повернуть в нем ключ. А что с того, что ключ в замке, а замок не закрыт?
— Я забыла закрыть дверь? — Смутилась я.
— Конечно! — Дубровин, поставив на журнальный столику чашки с кофе, поднял театрально вверх руку и я поняла: сейчас последует речь И она не замедлила вылиться на меня, как поток водопроводной воды из сорванного крана.
— Что вы вообще из себя представляете — бабы! На вас, на вашем самообольщении держится вся цивилизация! Не будь ваших неистощимых потребностей, деньги бы уже отмирали! Это вам — надо плечи украшать шкурой убитого зверя! Вы требуете антрекот! А потом вступаете в общество зеленых — лицемерные, низкие потребительницы! Любите ли вы кого-нибудь из мужчин за его духовность! Конечно, — но после того, как ваш избранник получит Госпремию или что-нибудь еще более ценное, лучше зарубежное. Тогда вы и лишения с ним разделите. И то — лишь ради его славы! Майя мира — именно в женщине. Она несет человечеству вечную иллюзию — иллюзию, что так и надо жить — набивая утробу, вешая на себя бриллианты, купаясь в рекламе…
— Майя мира — в женщине, — с каком-то смысле ты прав, — сказала я, прорвавшись через уже ослабевающий поток, — еще Андерсен в Дюймовочке…
— Ну я тебе про Фому, А ты мне про Ерему! — Грубо брякнул Дубровин. И тут же замолчал. Не встречая сопротивления, его речевое словоизвержение обычно почти мгновенно гасло, точно неумелый лесной костерок.
Я мысленно улыбнулась.
— У тебя в волосах пушинка, — Дубровин наклонился к моему плечу и провел по нему рукой. — Все.
И тут я ощутила озноб У меня короткая стрижка! Это у моей Анны волосы ложились на плечи, значит Дубровин снял пушинку не с моих, а с е е волос!
