как на зверей каких! – сказал Николай Иванович проводнику.
Тот пожал плечами, но крикнул что-то по-турецки толпе. Кафеджи замахал на остановившихся руками и одного из любопытных даже отпихнул в плечо, но толпа не расходилась, и вдруг из нее раздался русский ломаный говор:
– Здравствуй, господын русскый эфендым! Из Москва прыехалы? Поклон мой, дюша моя, вам! Мы тоже в Руссый были. В Нахычевань были, в Ростов-на-Дону были. Здравствуй, барыня!
Из толпы выдвинулся черный, как жук, усатый пожилой человек с небритым щетинистым подбородком и кланялся, прикладывая ладонь руки ко лбу и к груди. Он был в феске, в жилете и в переднике, запачканном кровью, а у пояса его висел большой нож в чехле.
– Армянин? – задал вопрос Николай Иванович, сообразив при упоминании о Нахичевани о национальности говорящего.
– Арменски человек, – кивнул тот. – Мы мясник, фруктовщик будем. Ходы на час, дюша мой, покупать апельсины. Кишмыш есть, коринка есть. Наша лавка здесь рядом.
– А в самом деле недурно бы купить апельсинов, – сказала Глафира Семеновна.
– Есть, есть, барыня! Хороши портогалы есть. Угощение дадим. Из Москва? – спросил армянин.
– Нет, из Петербурга.
– Знаем Петербург. И там есть арменски люди.
– А вы давно здесь в Константинополе? – начались расспросы.
– Мы настоящий стамбулски арменин есть, а только торговали в Нахичевань и в Ростов-на-Дону. И папенька, и маменька наши из Стамбул.
Супруги допивали чай, а мясник-армянин ждал и расспрашивал их, где они остановились, нравится ли им Стамбул. Он сам спросил себе у кафеджи чашку кофе и не только выпил кофе из маленькой чашечки, но даже вылизал из нее языком всю гущу, оставшуюся на дне. Но вот супруги напились чаю, щедро рассчитались с кланявшимся и скалившим от восторга зубы кафеджи, и армянин повел их в свою лавку, находившуюся дома через два. Вся толпа тотчас же перекочевала за ними. Купили они у армянина апельсинов, миндальных орехов, фисташек. Армянин усадил супругов у себя в лавке и, послав к кафеджи за кофе, стал их потчевать кофе. Отказаться было неловко. Он уже узнал, как зовут супругов, и величал их по имени и отчеству. Николай Иванович спросил в свою очередь, как зовут армянина.
– Карапет Абрамьянц, – отвечал он. – Карапетка… Зовите Карапетка – вот и все.
– С какой стати? Вы купец, я купец. Одного поля ягоды мы. Будем звать и вас по отчеству. Карапет Иваныч, что ли?
– Зачем Иваныч? Папенька мой был Авет.
– Ну, так Карапет Аветыч. Вот что, Карапет Аветыч… – начал Николай Иванович. – Хочу я переехать в другую гостиницу. Не нравится мне там. Очень уж все чопорно там, модно, все на английский манер. Пьют и едят по часам… От такого часа до такого… А в остальное время ни съесть, ни выпить ничего не допросишься. А мы этого не любим, мы люди русские. Нам вот сейчас подавай, когда захотим. А главное, что настоящего чаю там напиться нельзя. Самовара нет. Но это бы еще ничего. А кипятку, подлецы, не дают. Дают теплую воду, а кипятку нет.
– А сколько платишь за комнату?
– Да плата-то черт с ней. Мы не из-за платы. А гостей не уважают, не хотят по нраву потрафить. Платим мы, кажется, двенадцать франков, – сказал Николай Иванович и взглянул на Нюренберга, ожидая подтверждения.
– Пятнадцать, – отвечал тот.
– Фю-фю-фю! – просвистел армянин. – Мы тыбе, дюша моя, за пять франки хорошую комнату найдем.
– Но зато это будет не лучшего отель, а самого простого турецкого хане… – вставил Нюренберг.
– А что ж из этого? Было бы чисто да мягко и чтобы мне этих поганых морд лакейских во фраках не видеть. Словно актеры какие, князей разыгрывающие. Да и постояльцы-то все во фраках. А мы любим попросту, по-домашнему… Нам хоть турецкая, хоть персидская гостиница, но была бы постель почище.
– Да у нас даже и свое постельное белье, и подушки, и пледы вместо одеял есть, если уж на то пошло, – проговорила Глафира Семеновна.
Армянин стоял в раздумье и чесал затылок.
– Хочешь, дюша моя, я тебя у себя за пять франки самая лучшая комната уступать буду? – произнес он, наконец.
– У вас в квартире? – быстро спросила Глафира Семеновна.
– Да, у нас в квартыре, барыня. Здесь наверху, над лавком. Ходы на нас посмотреть комната, Николай Иваныч, ходы на нас, барыня, дюша моя…
И армянин потащил супругов к себе в квартиру, находившуюся над лавкой. Нюренберг шел сзади, пожимал плечами и уверял, что для такого именитого господина в простой квартире останавливаться неудобно, потому что нет ни прислуги настоящей, ни ресторана.
– Пшит! – крикнул на него армянин, сдвинув брови и строго выпуча глаза. – Чего ты кричишь? Чего, как собака, лаешь! Бакшиш тебе надо? Я дам тебе бакшиш. А вам, барыня, дюша моя, я дам сын для прислуга, дочка для прислуга и сам Карапет Абрамьянц будет прислуга. Николай Иваныч лубит самовар? Будет и самовар.
– Даже и с самоваром? – улыбнулся Николай Иванович. – А где возьмешь его?
– У соседа кафеджи возьму, эфендим.
Комната армянина была относительно чистая.
Стояла большая софа по стене, на полу лежали два нарядных ковра, несколько венских буковых стульев…
– Для барыня ваша, эфендим, тоже софа поставим, – сказал армянин. – Кровать у меня нет, а софа сколько хочешь есть.
Супругам комната понравилась, а Глафира Семеновна даже промолвила:
– Да на софах-то даже еще лучше спать. Я люблю.
– Еще бы. И будет это совсем по-турецки, – прибавил супруг. – А то приехали в Турцию и живем в какой-то Англии, где все английские морды во фраках. Согласна, Глаша, сюда переехать?
– Да отчего же?.. С удовольствием… Попроще-то, право, лучше.
– Ну так и останемся.
Нюренберг сделал кислое лицо, а армянин взял правую руку Николая Ивановича, сказав:
– Доброго дело будет! Живи! Спи! Кушай! Шашлык, бифштекс хочешь – самый лучший, первый мясо из лавки дам, и дочка моя сейчас все сделает.
– Ах, даже и с кушаньем можно? – обрадовалась Глафира Семеновна. – Так вот, пожалуйста, нам сейчас по хорошему бифштексу велите изжарить. Просто тошнит даже – вот как есть хочу. Чаем и кофеем набулдыхиваемся, а я еще ничего не ела сегодня.
– Даже и не два бифштекса давайте, а четыре, – прибавил Николай Иванович.
– Четыре? Пять сделаем, дюша моя. И самый первый сорт сделаем! – воскликнул армянин.
Николай Иванович снял пальто, сел на софу и тотчас же отдал приказ Нюренбергу:
– Поезжайте сейчас в гостиницу, спросите там счет и привезите сюда наши вещи. Пусть человек из гостиницы с вами сюда приедет. Он получит с меня по счету деньги.
Понуря голову и разводя руками, вышел из комнаты Нюренберг.
