ее истинно считают главным сокровищем процессии.
Трон удалялся. За ним следовала во главе оставшихся монахинь сама аббатиса; замыкая процессию, она шествовала с благочестивым и возвышенным видом, медленно, воздев глаза к небу, лицо ее, безмятежно спокойное, говорило о полной отрешенности от земных сует, и ничто не выдавало потаенной гордости и удовлетворения тем, что люди видят богатство и великолепие ее обители.
Народ приветствовал и благословлял ее; каково же было всеобщее смятение, когда дон Рамирес, выйдя ей наперерез, объявил, что она арестована!
На мгновение потрясенная настоятельница замерла, потеряв дар речи; но, сразу опомнившись, громко заявила о кощунстве и нечестии и призвала народ спасти дочь церкви. Горожане было ринулись ей на помощь, но дон Рамирес, стоя под защитой своих стрелков, приказал им остановиться, пригрозив суровыми карами инквизиции. При звуках этого страшного слова все руки опустились, все шпаги вернулись в ножны. Аббатиса побледнела и задрожала. Установившаяся тишина убедила ее в том, что надеяться ей можно лишь на отрицание вины, и она надтреснутым голосом спросила у дона Рамиреса, в чем ее обвиняют.
– В свое время вы это узнаете, – ответил он, – но сперва я должен задержать мать Урсулу.
– Мать Урсулу? – еле слышно переспросила настоятельница.
Оглядевшись, она увидела за спиною дона Рамиреса Лоренцо и герцога.
– Ах! Великий боже! – воскликнула она, заламывая руки. – Меня предали!
– Предали? – подхватила Урсула, которую вместе с ее напарницей по процессии привели под конвоем солдаты. – Не предали, а вывели на чистую воду. Считай, что я предъявляю тебе иск: ты не знаешь, насколько хорошо я осведомлена о твоих преступлениях. – Она повернулась к дону Рамиресу и добавила: – Я отдаюсь под вашу руку, сеньор. Я обвиняю аббатису обители святой Клары в убийстве, и порукой истинности обвинения пусть будет моя жизнь.
Толпа откликнулась на ее слова громким криком удивления и требованиями объяснить их.
Монашки, перепуганные шумом и сумятицей, разбежались кто куда. Одни вернулись в обитель, другие укрылись в домах своих родственников, третьи, думая лишь о том, как избежать опасности, разбрелись по улицам, куда глаза глядели. Одной из первых убежала прекрасная Виргиния. И люди предложили Урсуле взобраться на опустевший трон и говорить оттуда, чтобы ее было видно и слышно всем. Монахиня согласилась, поднялась на сверкающую колесницу и обратилась к собравшемуся множеству народа:
– Пусть кому-то мое поведение покажется странным и неприличным для женщины и монахини, назревшая необходимость полностью оправдает меня. Тайна, ужасная тайна тяготит мою душу, и не знать мне покоя, пока я не открою ее миру и воздам за невинную кровь, взывающую из могилы к отмщению. Много храбрости потребовалось мне, чтобы найти способ облегчить свою совесть. Если бы моя попытка разоблачить преступление не удалась, если бы настоятельница хотя бы лишь заподозрила, что тайна мне известна, это обрекло бы меня на верную погибель. Ангелы, неустанно присматривающие за теми, кого они одобряют, помогли мне избегнуть этой участи. Теперь я могу свободно изложить историю, обстоятельства которой заледенят ужасом каждую честную душу. Я сорву покров лицемерия и покажу неразумным родителям, каким опасностям подвергается женщина, попавшая под власть тирана в монастырских стенах.
Среди служительниц святой Клары не было никого милее и добрее, чем Агнес де Медина. Я хорошо ее знала, она поверяла мне все тайны своего сердца, я была ее доверенной подругой и полюбила ее. В этом я была не одинока. Непритворная набожность, готовность всем помогать и кроткий характер привлекли к ней всех наиболее уважаемых сестер в обители. Даже аббатиса, надменная, самолюбивая и черствая, проявила к Агнес благосклонность, в которой отказывала всем остальным. Однако никто не совершенен. Увы! У Агнес была своя слабость: она нарушила устав нашего ордена, и это навлекло на нее неукротимую ненависть безжалостной настоятельницы. Законы святой Клары суровы, но многие из них устарели, их либо забыли, либо смягчили по общему согласию. Кара, которая полагалась за проступок Агнес, была чрезвычайно жестокой, бесчеловечной. Этот закон давным-давно забросили… Увы! Он все еще не отменен, и мстительная аббатиса решила использовать его. Согласно этому закону виновная должна быть помещена пожизненно в одиночную подземную камеру, так что жертва жестокости и тиранических суеверий оказывалась отрезанной от мира, а тем, кто мог бы прийти ей на помощь, сообщалось, что она умерла. Так ей предстояло прозябать до конца дней своих, питаясь лишь хлебом и водой и утешаясь лишь тем, что она может лить слезы.
Слушателей так возмутило услышанное, что Урсуле пришлось переждать, пока буря негодования уляжется. Когда шум утих, она продолжила свой рассказ, и с каждым словом на лице настоятельницы отражался все возрастающий страх.
– Был созван совет двенадцати старших сестер, и я была в их числе. Аббатиса в самых черных красках описала проступок Агнес и не постеснялась предложить, чтобы тот почти забытый закон был восстановлен. К стыду женского рода эту варварскую меру поддержали девять голосов: то ли столь абсолютно было подчинение настоятельнице, то ли за годы жизни в обители одиночество, разочарование, самоотречение так ожесточили сердца их и иссушили души. Я была одной из троих несогласных. Матери Берта и Корнелия присоединились ко мне, мы постарались сопротивляться как могли, и аббатиса, хотя большинство высказалось в ее пользу, побоялась пойти на открытый разрыв с нами. Зная, что при поддержке семейства Медина мы станем слишком сильны и одолеть нас не получится, она также учла, что, если Агнес будет заключена и объявлена мертвой, а потом найдена, то ей самой несдобровать; посему аббатиса потребовала дать ей несколько дней, чтобы обдумать вариант, наиболее приемлемый для всей общины, и пообещала, что, приняв решение, снова созовет совет. Прошло два дня; вечером третьего нам сообщили, что назавтра Агнес будет подвергнута допросу, и в зависимости от того, как она себя поведет, ей назначат более или менее суровое наказание.
Вечером накануне допроса я украдкой пробралась в келью к Агнес, в час, когда все сестры погружены в сон. Я поплакала вместе с нею, утешила как могла, убедила не падать духом, полагаться на помощь друзей и научила условным знакам, которыми могла подсказать ей правильные ответы на вопросы. Понимая, что настоятельница постарается смутить, запутать и запугать Агнес, я боялась, что ее вынудят сделать какое-то признание, пагубное для нее. Но долго оставаться там было
