Об этом 11 сентября сообщил в своем фейсбуке украинский военный журналист Алексей Кашпоровский (Олексій Кашпоровський).
Гадить за алтарем — это не обычная небрежность и даже не кощунство. Это служение новой, небывалой религии, стремление предъявить Богу и людям не то чтобы лучшее, но скорее единственное, что есть. Это единственная безотказная статья русского экспорта. Буча — как и вся эта война в целом — именно дерьмо, щедро хлестнувшее за российские границы; экспорт, экспансия дерьма. Собственно, ничего, кроме этого, Россия давно не экспортирует: нефть — экскременты дьявола, сформулировал испанский эссеист и романист Кармен Ригальт. Впрочем, в 2016 году в американской Тихоокеанской лаборатории научились гидротермальным сжижением перегонять экскременты в бензин, так что их единая химическая природа перестала быть для кого-либо тайной.
В российском социуме наличествуют две противоположные тенденции. С одной стороны, дерьмо сакрализуется, его значение преувеличивается. Загадить — значит пометить, приобщить, сделать собственностью. С другой стороны — при явной анальной фиксации, характерной для инфантильных сообществ и таких же индивидов, сам процесс дефекации предельно некомфортен, грязен, и делать уборную чистой — как-то кощунственно. Ишь чего захотели, срать в чистоте! Нет, процесс изготовления дерьма должен быть зловонен, постыден, не приукрашен никакой цивилизацией; поскольку цивилизация — в противовес культуре, как отмечал Шпенглер, — понятие, ненавистное консерваторам, хранителям традиции. Цивилизация все норовит сделать переносимым, подкрасить, подчистить, — а жизнь должна быть невыносимой, такой, какова она в своих хтонических глубинах! Суть жизни — невыносимость. Политика, гигиена, конкуренция, пресса, независимые суды, элементарная чистоплотность — все это именно попытка обставить стыдный процесс жизни (такой же позорный, как дефекация) всякими рюшечками- бантиками-сувенирчиками. Нельзя, стыдно гадить в чистом месте! Жизнь должна быть грязна, жизнь должна сводиться к дерьму; отсюда сакральность — но отсюда же и крайнее неудобство. Русское служение культу, кстати, вообще обставлено массой осложнений — отсюда и стойкое сопротивление Церкви любой попытке перевести богослужебные тексты на русский язык, сделать их хоть сколько-то понятными. А не должно быть понятно! И сидеть во время службы не положено, и скамеек в храме не должно быть! Непонятность и неудобство должны подавлять, и так в России во время отправления любых культов, вплоть до собеседования с начальником, вплоть до покупки пищи: продавец священнодействует, через него подается пища, о чем православные просят в молитвах — но именно поэтому продавец и охрана должны хамить: все сакральное осуществляется с максимумом грубости, неудобства и унижения.
Это сильно противоречит европейской, и в частности украинской, ментальности. На вокзале в Перемышле, где встречали, кормили и распределяли по квартирам беженцев, — я разговорился с женщиной из Мариуполя, моложавой и явно заботящейся о чистоте и опрятности даже в условиях жаркого беженского лета.
— Больше всего, — сказала она, — я боялась выходить из подвала в уборную. Ходить в этом подвале на ведро я не могла, стыдно. Я поднималась к себе в квартиру на первый этаж. И больше всего боялась, что меня убьют в уборной: умирать без трусов — ну немыслимо!
Вот эта неспособность публично испражняться и страх перед гибелью в сортире — явление прямо противоположной природы. Лучше не испражняться, чем испражняться где и как попало; терпеть до последнего, чтобы избежать публичного испражнения. И неслучайно русская военная операция называлась у Путина «денацификацией», о чем немедленно появился анекдот: Путин, натужившись, мрачно говорит журналистам: «Дефекация завершена».
— Владимир Владимирович, может быть, денацификация? — робко переспрашивают они.
— Нет.
Дефекация еще не завершена, но сомнений относительно ее природы не осталось уже ни у кого.
VIII. Переговоры
Буча положила конец переговорному процессу, который, по нескольким свидетельствам, к концу марта подошел к решительной точке: делегации все подготовили для встречи глав государств. Но Зеленский сказал: нет.
Эти переговоры, проходившие в стамбульском Belek Regnum Carya Hotel, с самого начала не вызывали особого оптимизма ни у украинских, ни у российских комментаторов: с российской стороны в них участвовали фигуры второго, если не третьего ряда: бывший министр культуры, ныне советник президента историк Владимир Мединский, бывший спикер Госдумы Борис Грызлов (вошедший — вляпавшийся — в историю исключительно фразой «парламент не место для дискуссий»), заместитель министра обороны Фомин, заместитель министра иностранных дел Руденко и тогдашний председатель комитета Госдумы по международным делам Слуцкий, известный главным образом харрасментом и фирменным обращением к женщинам «зайчутка». Ах, опять я пристрастен! Ведь наверняка он и еще чем-то известен, раз ему доверили возглавить ЛДПР после смерти Жириновского? Но нет, ничем. Все эти люди в самом деле ничего не решали, им, по свидетельствам украинской стороны, приходилось беспрерывно согласовывать каждую позицию. Между тем Мединский совсем не зверь, я хорошо его знал, он одновременно со мной преподавал в МГИМО (я — историю русской литературы, он — историю русской дипломатии), и студенты его любили, и неоднократно мы вместе ходили курить. Он абсолютный циник, но не зверь, в другое время в нем никто и не заподозрил бы зверя — ужасны времена, проявившие всех, не оставившие иллюзий! С украинской стороны средний возраст участников был меньше на десять лет, украинцев представляли руководитель фракции «Слуга народа» Давид Арахамия, министр обороны Алексей Резников, заместитель министра иностранных дел Николай Точинский и советник офиса президента Михаил Подоляк, в дальнейшем один из главных публичных спикеров украинской стороны. В переговорах участвовали (хоть это и не афишировалось) банкир, олигарх, один из путинских кошельков Роман Абрамович с российской стороны — и Алексей Арестович с украинской.
Именно со слов Арестовича, сказанных в апреле 2023 года (в программе Василия Голованова), мы знаем, что стартовые требования России были фактически невыполнимы: внеблоковый статус Украины, признание аннексии Крыма, сокращение армии до 50 тысяч человек, отказ от тяжелых вооружений — короче, добровольный паралич. Но постепенно, когда Украина проявила волю к сопротивлению, а НАТО — удивительную солидарность, требования российской стороны начали смягчаться, и вскоре (после встречи в Гомеле и двух — в Бресте) был назначен прямой диалог министров внутренних дел. Почти уже договорились о внеблоковом статусе, вопрос о Крыме был заморожен и отложен — но тут Зеленский принял второе решение, изменившее ход войны. Первым был его отказ эвакуироваться, вторым — радикальный выход из любых переговоров с Россией после входа украинских войск в Бучу.
К началу апреля (к выходу из Бучи) позиции сторон сблизились — и это было максимальное сближение за все время войны. Требования России в окончательной формулировке звучали так: «Украина отказывается от стремления вернуть Крым и Донбасс военным путем; гарантии безопасности, которые
