лишь, как отнесется к этому сама Светлана.
Она послушно пошла в магазин, который находился неподалеку от школы, — промороженная насквозь небольшая деревенская лавочка, где ютились по соседству макароны, соль, тетради, ткани, велосипеды, детские игрушки. Она быстро выбрала штапель для занавесок, со стволами берез на салатном фоне. Приглянулось шелковое стеганое одеяло и скатерть… вот бы подарить Свете. Обидится? Сказать — к новоселью.
— Вот воно кто усе здесь скупае! — зарокотал знакомый глубокий бас, и Валентина очутилась в могучих объятиях Анны Афанасьевны Шулейко. — Михайловна, голубушка, як вы до нас залетели? Чи в школу, чи по делам? Чи у вас в Рафовке нема теплых одеял?
— Все есть у нас в Рафовке, Анна Афанасьевна, — с удовольствием обняла ее Валентина. — Слышала, к сыну на хлеба перешли? Отверховодили в сельсовете?
— Отверховодила, черти им в живот ввались! — густо захохотала Шулейко. — Зовсим ушла на пенсию. Муж мой вмер, царство ему небесное. Сын как раз хату построил, на месте нашей прежней усадьбы, потянуло к себе родовое… От, Михайловна, хата! Восемь комнат, усе из кирпича! Мени комната, унукам по комнати, сыну с Лидухой, невестушкой, аж целых пять! Хоть грай в горелки. А хлеба… На полхаты я грошей дала, половину они сами одолели. Вчетвером работают, не шути!
— А вы не стареете, Анна Афанасьевна, — радостно разглядывала ее Валентина. — Ни одной морщинки. Голос тот же. Ох, сдается, рано вам еще на пенсию, потянет работа…
— Може, потягне, може, ни, — громыхнула Шулейко. — Сижу у хати, вколо батарей, вяжу унукам варежки. С сыном по телехвону балакаю, вот яки нынче удобства! — смеялась она. — Книжки думаю на старости лет читать, тилько телевизор отбивае от книжок. Идемте до нас, Михайловна, таким борщом угощу, ахнете! — потащила ее за руку Шулейко. — Наша хата тут близенько, я выбегла пряников да конхвет унукам купить, унуки любят под телевизор куштовать конхветы да пряники.
— В другой раз, Анна Афанасьевна. Я тут на новоселье.
— У кого? Новой учительницы? Слух иде, гордая. Нынче уся молодежь гордая. Як же, грахвами повырастали на наших трудовых горбах!
— Что же мы-то свои горбы подставляем? Кто нам виноват? — усмехнулась Валентина. — Вам внуки должны пряники покупать, а не вы им… Один из них, кажется, механик? Спросите его при случае, когда наладят бытовку на втором участке, — вспомнила вдруг она.
— А шо? Чи спортилось?
— Строители не доделали. Я мужу сколько раз говорила…
— Чи Владимиру Лукичу до бытовки! Дай бог, с подчиненными да начальством справляться! — рассмеялась Шулейко. — С унука спрошу. У меня не отвертится. Да, уж если правду балакать, Михайловна, пенсионер з мени ниякой. Комиссию по народному контролю узяла на себя, — вздохнула Шулейко. — Николай Яковлевич Чередниченко, товарищ наш дорогой; не отпускае от себе старые кадры. Я и сыну, Сереге, советую: держись за тех, кто войну прошел! Крепко держись! Усе, шо имеем нынче, нашими плечьми поднято… — пригорюнилась она. И опять оживилась: — Надоест у хати телевизор крутить да со своими контролерами ругаться, може, и забреду к вам в Рафовку. Будете ще здесь когда, не обходите!
Алена уже домывала пол; в печке весело потрескивали дрова, начинал полыхать щедро засыпанный уголь. Довольный Ванечка оказался неплохим кочегаром… Тетя Таня принесла Валентине иголку, нитки — подрубить занавеску, принесла старенький, чисто вымытый половичок:
— Хай застеле пол. Усе теплийше ногам буде.
Вот и для Светы она самый близкий здесь человек, как была во Взгорье для Валентины тетя Настя. Почему так? Потому, верно, что в школе техничками могут работать лишь душевные женщины, ведь сколько суеты, а плата не очень… Тоже своего рода воспитатели, эти много лет проработавшие в школе технички. Ворчат на детвору, да и на учителей иногда, а любят. Много переживший, знающий цену труду человек всегда поймет чужую боль, чужое страдание.
12
Тетя Даша… Не сразу они сошлись. Хату мазала тетя Даша. Валентина вышла ей помогать. Месили ногами тяжелую скользкую массу. Ощущение было не из приятных, ноги скоро устали, их сковало холодом, но Валентина упрямо ходила по кругу вслед за хозяйкой, чувствуя, как глина под ногами делается податливей.
— У нас на ферме колодец роют, — сказала чуть погодя хозяйка. — Сколько просили прежде, один ответ: гоните на водопой к реке. До реки полверсты, да ежели в мороз… Вагонетки пустили по тросу. Хорошо пробрали в газетке вы нашего Петра Петровича. — Тетя Даша остановилась, поправила тыльной стороной ладони сползающий на глаза платок. — Як с войны прийшов, добрый був хлопец. Сам, своими руками памятник на могилке поставил.
Она впервые заговорила о самом горьком для себя, самом страшном. Валентина затаила дыхание — только бы не спугнуть, не оскорбить словом, движением то, что рвется из наболевшего сердца тети Даши. О дочери она не говорит. Ни с кем. Никогда.
— Моя-то Ниночка була бы вже такая, як вы, — печально произнесла хозяйка. — Яблоня — ее одногодка, — кивнула на одиноко стоящее под окном дерево. — Як родилась Ниночка, муж яблоньку посадил. Умести росли. У нас немецкий офицер стоял, картошку любил печеную. Денщик и облюбовал яблоню, в корнях ее костер жег. Сначала яблоню пожгли, потом Нину, доченьку мою…
— Тетя Даша, родная, не надо! — кинулась к ней Валентина, показалось, хозяйка упадет сейчас прямо в эту вязкую жижу, закричит, забьется… Тетя Даша смахнула рукой слезы, заторопилась:
— Ой, что это я, так и до вечера не управлюсь, — и, невидяще глядя перед собой, пошла по кругу.
Усталая, пришла Валентина в редакцию. Не успела осмотреть лежащие на столе газеты, позвонил Владимир:
— Читала? Нам, пешеходам, дали крылья! — закричал восторженно. — Домой не жди, еду в колхозы!
Послышался щелчок — Владимир бросил трубку на рычаг. Валентина мысленно увидела, как он поспешно надевает плащ, торопится к машине. Волнение мужа было близко и понятно ей — во всех газетах было опубликовано постановление Пленума.
13
…В чистой теплой комнате, за накрытым новой скатертью столом, с кипящим посередине его чайником, сидели они, все трое, незваные гости, ждали хозяйку. Она вошла неслышно — даже снег не проскрипел за окном под валенками, молча встала у порога, чужими глазами оглядела накрытую новым одеялом кровать, окно с новой занавеской, самодельный Аленин абажурчик на лампе — осталась материя от занавески… Бесцветным голосом, словно обращаясь к совершенно незнакомым людям, сказала:
— Здравствуйте.
Прошла в угол, к своему чемоданчику, поставила сапоги. Подумав, опрокинула набок чемоданчик, села на него…
— Чай пьете? Такой красивый чайник…
— Это вам подарок, Света, к новоселью, — разбежалась к ней весело Алена. — Вставайте. Или, верней, присаживайтесь ближе, я уже налила вам. Давайте знакомиться, я — Алена.
