и увидела, как, силясь приподняться, мужчина шарит левой рукой по постели, вероятно, в поисках кнопки вызова медперсонала.
Шарапова подошла к кровати и, наклонившись, нажала кнопку. Взгляд ее на мгновение задержался на смуглой ладони мужчины. На его длинных пальцах со сбитыми костяшками, на ссадинах и порезах. Ей показалось, или эти пальцы действительно дрогнули? Она выпрямилась, так и не взглянув ему в лицо, а в палату уже входила медсестра.
Пока она ставила капельницу, проверяла и записывала показания приборов, Юля, предупредительно отойдя к окну, молчала. Молчал и Матвей, но если бы она все же обернулась и взглянула на него, увидела бы, как в немой ярости побелели плотно сжатые губы, как сошлись на переносице брови. Юльке знакомо было это выражение, но не медсестре. Обернувшись к нему с дежурной улыбкой, та открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела произнести и слова.
— Зачем вы на меня нацепили этот воротник? — хрипловато прорычал Гончаров. — Снимите немедленно и поднимите кровать. Я хочу встать! Где здесь туалет?
У медсестры округлились глаза, а Юлька, не оборачиваясь, закусила нижнюю губу.
— Матвей Юрьевич, вам нельзя вставать! Вы ведь недавно из комы вышли. Об этом даже и говорить не стоит! Врач запретил. Как минимум неделю необходим полный покой. Господи, после такой-то травмы! Да вы же чуть на тот свет не отправились! В туалет тоже пока нельзя. Сейчас вам поставят утку или катетер…
— Что?
Юлька вздрогнула от его окрика. Медсестра шмыгнула за дверь, вероятно, побежав за врачом. А Матвей, содрогнувшись от боли, обессиленно закрыл глаза. И снова между ними воцарилась тишина, которую Юля не решалась нарушить, прекрасно понимая, следующей выбежит из палаты она.
— Значит, мне не привиделось. Ты действительно здесь! — наконец произнес Матвей, нарушая молчание. — Зачем?
Юлька на мгновение закрыла глаза. Зачем… Если бы она сама могла ответить на этот вопрос!
— Не знаю, — только и смогла сказать она. — Но даже если ты сейчас потребуешь, чтобы я ушла и больше не появлялась, ничего не выйдет. Я останусь, — несмотря на волнение, заставляющее сжимать кулачки, впиваясь ногтями в ладони, голос Юли звучал ровно и спокойно.
— Ну да, конечно! Вряд ли еще когда-нибудь тебе выпадет шанс насладиться подобным зрелищем. Могу лишь представить, какое удовольствие ты получаешь, видя меня в таком состоянии! Радуйся, дорогая! Я, конечно, это заслужил! — физическая боль, терзавшая его, вытеснила ярость, и голос мужчины звучал устало и безучастно. — Ну и куда подевалась медсестра со своим катетером или уткой? — пробормотал он.
— Я позову! — только и сказала девушка, выходя из палаты.
— Ариан, попроси Андрея Михайловича привезти мне чековую книжку! — несколькими днями позже обратился Гончаров к Старовойтову, когда тот пришел навестить его.
Левой рукой, в полулежащем состоянии, с фиксирующим воротником на шее, который ограничивал движения и причинял страшные неудобства, Матвей не мог есть самостоятельно, хоть упрямо и пытался, стиснув зубы. Черпать ложкой жидкую кашу, которую в клинике называли едой, ему удавалось с трудом. А если и получалось, большая ее часть оставалась на рубашке, воротнике, гипсе. Это страшно раздражало Гончарова. Все раздражало. Эти стены, медперсонал, врачи, их предостережения и нравоучения, капельницы, процедуры, утки, уколы, протирания. Причитания и дотошные хлопоты матери, присутствие Ариана и всех тех, кто приходил навестить его, но только не Юли. Ее присутствие все так же причиняло боль, однако приносило и облегчение. Ведь именно на нее он выплескивал накопившееся раздражение, злость, плохое настроение. Единственное удовольствие, которое он находил здесь для себя, — унижение, которому он подвергал жену, делая это осознанно и намеренно, особенно в присутствии Ариана. Матвей ловил устремленный к ней взгляд Старовойтова. Видел, как она решительно и упрямо сжимала губы, молча снося его издевки. Мужчина знал, что чувствуют эти оба. И, глядя на них, снова испытывал ярость и ненависть, сжигающие душу. Защищать Юлю Старовойтов не решался. Ариан появлялся нечасто, чувствуя, как с его приходом тучи в палате сгущаются. И, конечно, сдерживая себя, не вмешивался, порываясь поговорить с Матвеем и все ему объяснить. Юля же ни разу не ответила мужу тем же. Иногда она вставала и уходила, закрывая за собой дверь. Он не знал, как, закрываясь в дамской комнате, прижимая ладони к лицу, она сползала по стене и плакала, понимая, что больше не сможет выносить всего этого. Но через час возвращалась в палату, ничем не выдавая внутреннего состояния, и принималась за свои обычные дела. Шарапова почти не разговаривала с ним, просто кормила, помогала запить лекарства, брила, обрабатывала мелкие порезы и ушибы на лице и теле, протирала, помогала дойти до туалета, когда Матвею разрешили подняться. Читала вслух утренние газеты и новости в соцсетях, ему из-за сильного сотрясения читать и напрягать глаза пока категорически запрещалось. Фактически она была сиделкой, безмолвно снося его выходки и плохое настроение, уходя поздно вечером и возвращаясь рано утром. И, конечно же, не представляла, какой пыткой были для него эти ночи без нее, когда, не в состоянии уснуть, мучаясь от боли, он снова представлял, как друг и жена проводят время вдвоем. У него не было причин думать по-другому. А у нее — проводить дни в его палате и сносить все молча и покорно. Именно это ставило Гончарова в тупик, да еще ее взгляд, устремленный к нему, который он нечаянно ловил. Печальный, задумчивый…
— Тебе нужны деньги, Матвей? — спросил Ариан, осторожно присаживаясь на стул у его кровати.
— Да, нужны! Я должен выписать аванс своей сиделке! Кругленькую сумму. Хочу, чтобы она оставалась при мне круглосуточно. После того как мне перестали колоть обезболивающее на ночь, снотворное не спасает. Милая, сколько я тебе должен? — с ухмылкой спросил он.
— Матвей, мы можем нанять для тебя квалифицированную сиделку, — попробовал возразить Ариан.
— Зачем? У меня же есть! Она отлично справляется со своими обязанностями. И заметь, дорогой друг, ее никто об этом не просил и не принуждал. Благородные порывы души! Это все кровь Четвертинских, что и говорить! Нам с тобой сего не понять! Скажи отцу, пусть еще к авансу и премию добавит, честное слово, она это заслужила!
Глава 23
— Дорогая, твоя роль сиделки при мне окончена! Я уже выписал тебе расчет и отправил в Сиреневую Слободу! Больше я в твоих услугах не нуждаюсь. Секретарша заказала мне билет до Ниццы, и завтра вечером я буду на юге Франции! Мне осточертели эти лица и город. Хочу перемен, веселых перемен… — с привычной саркастической ухмылкой на губах заявил Гончаров, откинувшись
