выбраться. Без кварца мысли казались такими резкими, будто Брендон не спал три дня и наконец выспался. Покачивание в мешке было бы даже приятным, если бы не теснота, от которой свело все тело.
А потом раздался треск. Это произошло так быстро, что Брендон едва успел осознать. По боку пролегла светлая полоса, и в прореху хлынули рыбьи потроха. До берега было рукой подать, но мешок не выдержал. Брендон извернулся, отчаянно пытаясь схватиться за расползающееся полотно, он даже повис на мгновение, болтая ногами в пустоте, но на одной руке долго не удержишься, пальцы неумолимо соскальзывали.
С хриплым криком магистр Бирн сорвался с каната в воду.
Глава 18
Бродяги
Огонь доедал последние стебли тростника у самой воды. Дым щекотал ноздри горькой приправой к поражению. От маленькой ежевичной ветки, проклятой колючки, вот так пропадает весь выращенный куст.
Вернувшись и обнаружив обрушенный грот, Горт выместил свою ярость на тростнике и жалел, что камни не могут гореть. Он говорил с Рианом Доэрти о происшествиях за время его отсутствия, кивал и считал про себя до ста и обратно, сглаживая поднимавшийся внутри жар. Благослови небо тех, кто придумал эти шерстяные темные мантии. Броня воина Дин Ши, готовая принять удар каменного кулака, не была готова к ударам изнутри. К столь огненной ярости. Когда Горт Галлахер подходил к дому, он будто поймал в правый рукав болотный огонек – так пылала броня под одеждой.
Сейчас Горт сидел в пустой комнате, заперев дверь на ключ и не зажигая ни единой свечи. В темноте. Только Кристалл на шее и узоры на теле вспыхивали синеватым светом в такт биению сердца. А колотилось оно быстро.
Потом он резко вытянул руку вперед, и сорвавшийся с пальцев огненный шар подпалил в камине дрова, вспыхнувшие разом. Достал обсидиановую шкатулку, вынул оттуда Кристалл с тростником и сжал его в ладони так, что острые края оправы врезались в кожу, оставляя капли крови. Он сидел, смотрел на огонь и криво улыбался. В совсем темных сейчас глазах плясали блики пламени. Губы едва шевелились, но можно было расслышать, как он повторяет нараспев:
Душа твоя остается со мной, беги не беги.
Во сне, наяву и в шуме лесном услышишь шаги.
Для ветра нет на земле преград, спеши не спеши,
Тебя он догонит, мой младший брат, беглец без души.
Кровь быстро впитывалась в поверхность Кристалла, а зеленые всполохи внутри обрели красноватый отсвет. Горт закрыл глаза, и голос его стал жестче. Ректор точно знал, что где бы ни был сейчас Гьетал, он его слышит. В этом мире так самонадеянно бежать туда, где каждое дерево или ручей может стать слугой неприятеля.
Горт не сомневался: Гьетал помнит, что ши не тратят время на пустые угрозы. Что слова никогда не остаются словами. Когда беглеца преследует тот единственный страх, что есть у подобных ему бесстрашных – страх за других, – его надо подкормить, как мелкое пламя.
* * *
Облезлые, зато яркие вардо пэйви подъезжали к очередному городку. Пришло время ярмарок – от Осеннего Равноденствия до Самайна их множество, и пэйви со своими песнями, плясками, гаданиями и вещицами на продажу были нарасхват. Самое время заработать на зимовку.
Осень была еще солнечна и многоцветна, как юбка танцовщицы. Но по утрам тянуло стылыми предзимками, а вечером темнело рано, с темнотой приходил холодный ветер и неясная тревога. Предчувствие Самайна.
Вардо встали, пэйви принялись распрягать коней и ставить полотняные шатры – до зимы они спали «под небом», как говорил этот кочевой народ, а вот зимой, если не удавалось найти деревню, куда их пустили бы, вардо служили домами. Женщины разводили костры, ставили воду греться, несли в шатры подушки с одеялами. Дети крутились под ногами. Девчонки-подростки и с ними несколько повязанных платками молодух отпросились у стариков сходить в город, поглядеть, что как, и, получив разрешение, кинулись по дороге пестрой галдящей стайкой.
Среди них шли рядом Нелли Ворона и Эшлин – точнее, Линди Певунья, как называли ее в таборе.
– Мужняя ты, милая? – сразу спросили ее женщины из семьи, принявшей их с Гьеталом в вардо. Они кинулись переодевать Эшлин, чтобы сошла за пэйви для чужого взгляда. Эшлин, помедлив, кивнула.
– Так что же простоволосая ходишь, разве можно? На-ка, повяжись вот.
Теперь Эшлин была похожа на Нелли. Такая же рубаха с прорехой на плече, синяя юбка с цветными оборками – это разными лоскутами раз за разом надставляли обтрепанный подол, – браслеты с бубенцами и пестрая низка бус на шее. Платок она уже научилась сдвигать на затылок, чтобы пряди волос виднелись спереди, как у других пэйви – «а то подумают, что лысая под платком», смеялись девчонки. Ходить босиком она умела еще дома и не отставала от других.
Она и вообще не отставала. То, что Эшлин умела дома, пригодилось сейчас – как она благодарна была строгому материнскому: «Девочка, применять магию там, где можно сделать руками, попросту неприлично». Поэтому она подвязывала шатры, плела корзинки из лозы, чистила овощи для котла. Лесное чутье ши помогало ей тоже – искать воду, ароматные травы, орехи. И плясать вместе с девчонками для пэйви у костра и в городе напоказ выходило хорошо. Только вот петь она отказалась сразу.
– Скажи им, Нелли, – шепотом попросила Эшлин в первый же вечер, когда старики спросили, как поет чужачка. – Это нельзя. Моя песня особая. Сразу станет заметно, кто я. И может что-нибудь случиться. Скажи так, чтобы поняли.
Нелли кивнула и громко пояснила во всеуслышание:
– Нельзя новенькой петь, хоть и голосок хорош. Сами знаете – мужняя она, а муж в тюрьме. Она обет дала – не петь, пока с него вину не снимут. Запоет – беда будет.
Пэйви покивали. Седой степенный Белый Грэг, таборный вожак, приговорил:
– Умница певунья. Мужа ждать надо, это хорошо.
Так она и стала – Линди Певунья.
Белый Грэг приходился внуком Матушке Джи. А Нелли – праправнучкой.
– Да не знаю я, сколько прапрабабке лет, – смеялась Нелли. – Она, наверно, всегда была. Как земля. Как эта дорога.
Ожоги Гьетала шли на убыль медленно – но если бы не мазь, ему пришлось бы еще хуже. Мазь взялась варить жена Белого Грэга, лучшая в таборе лекарка, Алекса Тихоня, говорливая и шумная, как горная речка. Все равно заживление ожога от холодного железа брало столько сил, что Гьетал вынужден был ходить, опираясь на тяжелую
