угасли. Некоторое беспокойство вызывал рост коммунистической партии после 1930 г., поскольку коммунисты проповедовали революцию. Однако это была партия меньшинства, поддерживали ее в основном безработные, не обладавшие никакой реальной властью. Более серьезной силой была Социалистическая партия и ее профсоюзы. С 1925 г. они формально заявляли о своей приверженности «классовой борьбе». Однако на деле социалисты оставались умеренно-оппозиционной партией, на протяжении более десяти лет возглавлявшей некоторые земельные правительства. Риторика классовой борьбы всплывала, когда социалисты чувствовали, что коммунисты отвоевывают у них голоса; однако ни против антикризисных мер Брюнинга, ни против гитлеровского полупереворота Социалистическая партия не протестовала. На горизонте Германии не маячила никакая революция, кроме революции нацистов. Капиталистам не было нужды защищать свою собственность. Никто не собирался ее экспроприировать. И если речь шла лишь о сохранении и приумножении прибыли, почему же капитал не нашел более прагматичного решения?
У сторонников классовой теории есть ответ и на этот вопрос. Возможно, капиталистами двигали не опасения революции, а более расплывчатый страх насилия и анархии, неизбежной при острых классовых конфликтах. Действительно, беспорядки были, но социалисты чаще становились жертвами, чем палачами: левые совершили 22 убийства, 38 виновников получили средний срок в 15 лет и 10 смертных приговоров, на совести правых было 354 убийства, в тюрьме оказалось 24 осужденных со средним сроком 4 месяца заключения, а смертных приговоров не было совсем. В 1927 г. из 22 правых убийц, членов «Черного рейхсвера», шестеро получили смертные приговоры и еще шесть — многолетнее заключение, но три года спустя лишь двое оставались в тюрьме. Когда на демонстрации выходил «Стальной шлем», полиция заботилась об их безопасности, когда на улицу выходили левые, полицейские избивали их (Tilly, 1975: 224–225, 229; Southern, 1982: 339). «Дружинники» Социалистической партии думали лишь о самозащите, до 1928 г. так же вели себя и коммунисты. Когда Коминтерн призвал коммунистические партии «разорвать путы… тред-юнионистской легальности… и перейти к активной борьбе», коммунисты ожесточились. Но и тогда, в 1931 г., из 29 убитых 12 были коммунистами, двое социалистами, шестеро нацистами, один боевиком «Стального шлема», четверо полицейскими и еще четверо — случайными жертвами, что дает соотношение один к двум в пользу правых. Позже коммунисты предали забвению насильственные методы борьбы, опасаясь, что это может оттолкнуть нейтральных рабочих и скомпрометировать партийные идеалы (Newman, 1970: 227–236; Merkl, 1980: гл. 2; 1982: 377; Rosenhaft, 1982: 343–352). Заигрывание левых с насилием закончилось быстро, не дав никаких результатов.
У нацистов, напротив, насилие было принципиальной позицией и каждодневной практикой, хотя и в малых масштабах. В отличие от итальянских сквадристов, немецкие нацисты никогда не проводили крупных парамилитарных операций, не громили штаб-квартиры социалистов, не вытесняли их из городов. Шествия, зловещая униформа, факелы и знамена были призваны воздействовать на психику, спровоцировать на ответ, посеять страх в рядах противников. Нацисты сражались с политическими противниками, но никогда с государством. Их боялись враги, но благосклонно принимали элиты. В июле 1932 г. не нацисты, а полуавторитарный фон Папен ликвидировал социалистическое правительство в Пруссии. Геббельс писал в дневнике: «Стоит только показать зубы красным, и они задирают лапки кверху. Социал-демократы и профсоюзники не могут и пальцем пошевельнуть. Красные не воспользовались своим шансом. Другого у них не будет». В следующем году нацисты пришли к власти. Социалистическая партия обратилась с протестом к конституционным властям, коммунисты ушли в подполье и этим ограничились. Почти все насилие в Германии исходило от правых, а не от левых, и капитализм не нуждался в фашизме как в противоядии от коммунизма. Капиталисты это понимали — и поначалу нацисты не вызывали у них никакой симпатии.
Однако некоторые другие группы элиты были куда более сговорчивы. Главной проблемой стала армия, способная при желании быстро и бесцеремонно разделаться с нацистскими парамилитарными отрядами. Лидеры НСДАП очень осторожно вели себя с военными, догадываясь, что тем может не понравиться открытый государственный переворот. Однако если многие старшие офицеры отвергали нацизм, молодые часто ему симпатизировали. Армия прежде всего нуждалась в перевооружении, именно это ей постоянно обещали нацисты (Geyer, 1990). Напротив, Веймарская республика, как публично заявляло командование рейхсвера, не обладала необходимыми ресурсами, чтобы обеспечить защиту Германии «хоть с какими-то шансами на успех». В 1932 г. армия была лояльна не столько республике, сколько лично главе государства, прославленному отставному генералу Гинденбургу, в то время как политизированные генералы типа Шлейхера плели вокруг него полуавторитарные интриги. В сущности, политическое руководство республики никогда не обладало монополией на средства военного насилия. Вооруженные силы сохраняли значительный объем своей профессиональной автономии, держались в стороне от политической борьбы, ворчали, но продолжали лелеять чувство сословной гордости и чести. Однако начиная с 1930 г. нацисты и другие радикалы вели активную политическую работу в армии и в офицерском корпусе. Такие генералы, как Бломберг и Рейхенау, восхищались Гитлером и открыто поддерживали конституционные маневры нацистов, которые могли бы привести их к власти без переворота.
Таким образом, в 1933 г. лояльность армии так и не подверглась испытанию. У нацистов не было «марша на Берлин», когда законное правительство могло бы обратиться к армии за силовой защитой. Однако армия больше не составляла единую замкнутую касту — в ней стал очевиден раскол. Большинство в Верховном командовании испытывало к СА профессиональную ревность, усматривая в них потенциальных соперников, но в армейских частях вдалеке от столицы те же штурмовики СА благополучно проходили военную подготовку (Fischer, 1995: 22, 132). Гитлер имел большие виды на армию, он нуждался в сильных и профессиональных вооруженных силах и сделал все, чтобы привлечь военных на свою сторону. Чтобы уничтожить оппозицию армии в своих собственных рядах, Гитлер в июне 1934 г. отдал на заклание Рёма и всю верхушку СА, в чем ему помогли военные. Еще через два месяца каждый немецкий солдат приносил личную клятву на верность фюреру. После серии чисток в высшем командовании армия «разделила ложе» с фюрером и потом приняла участие в худших преступлениях нацизма (см. следующий том моей работы).
Нацистам не понадобилось устраивать переворот. Последние легитимные правительства Веймарской республики рухнули сами, тихо и без сопротивления. В этом были повинны высшие государственные чиновники, судьи, лидеры буржуазных и католических партий — не столько в самом приходе нацистов к власти, сколько в подрыве демократии. В старых правительственных кругах, где вращался Карл Шмитт, его идеи были очень популярны (см. главу 2). Брюнинг, глава католической партии Центра и канцлер с 1930 по 1932 г., разделял концепцию Шмитта о примате государства над враждующими «классовыми армиями», враждебными этому государству. Он использовал экономический кризис, чтобы прекратить партийную борьбу. За весь 1932 г. парламент проработал лишь 14 дней. Брюнинг видел свой политический идеал в полуавторитарном Кайзеррейхе,
