лица.
Раздались возгласы: «какой заговор?!», «кто участвует?»…
Цивика Барбар, дядя Луция Вера, с места выкрикнул:
– Это подлая провокация! Где император? Почему его нет в зале? Почему он прячется от сенаторов?
Его поддержали несколько человек.
Деций Валерий Гомул выбежал на площадку перед возвышением, на котором располагались должностные лица.
– О каких заговорщиках идет речь? Назови имена! Кто здесь, – он обвел рукой переполненный зал, – заговорщик?
– Ты! – заявил Марк Аврелий и указал на него пальцем.
Гомул замер.
Марк Аврелий повернулся к Катилию и тихо предупредил:
– Либо сейчас, либо никогда.
Катилий все никак не мог справиться со ступором.
Гомул, почувствовав растерянность власти, вновь ожил:
– Отцы-сенаторы!..
Шум в зале нарастал, что грозило взрывом страстей, которые могли сломать весь заранее продуманный сценарий.
В этот момент из бокового прохода вышел император и не торопясь, величаво направился к своему месту.
Шум в зале стих.
Император уселся в курульное кресло, предназначенное для принцепса, и, указав пальцем на Гомула, подтвердил:
– Да, Деций, ты и есть один из главных заговорщиков.
Сенатор замер.
Появление императора, живого и невредимого, резко изменило настроение в зале.
Сразу осмелел Катилий. Он шагнул вперед и объявил о раскаянии. Только по недомыслию он принял участие в антигосударственном заговоре, во главе которого – он указал пальцем – стоит известный сенатор Публий Ацилий Аттиан.
Гомул трусцой поспешил занять свое место. Даже грозный Цивика, стараясь казаться незаметным, опустился на сиденье.
* * *
Все дальнейшее заняло не более часа.
Были зачитаны выдержки из писем, рассылаемых Аттианом в провинции – исключительно Аттианом! – признания Присциана и Руфа, в которых упоминался только прежний префект города, а также заявление гонца в Испанию, сознавшегося в том, что весть о разгроме Урбика была лживой.
Практически единодушным голосованием утвердили наказания государственным преступникам. Аттиана, его племянника и воинского начальника в провинции Сирия Квинтилия Руфа сенат приговорил к смертной казни. В постановлении было особо указано, что «отцы-сенаторы, дабы сохранить честь и достоинство Senatus populusque Romanus[44] обязывают их собственными руками исполнить приговор».
Аттиан с помертвевшим лицом выслушал вердикт – худшего наказания для себя он и придумать не смог бы. Даже быть удушенным руками палача казалось предпочтительнее, чем самоубийство. Это было более чем щедрое возмездие за все злодеяния, интриги и подлости, которые он совершил в жизни.
Дела его сообщников, так и не объявленные на заседании, Антонин Пий амнистировал собственным повелением.
Это решение сенаторы встретили бурной овацией. Аплодировали все, особенно старались Деций Валерий Гомул, Марк Цивика Барбар, Теренций Генциан и Платорий Непот.
Глава 7
Удивительно, но после странного, шокирующего решения сената ограничиться тремя смертями резко сократился поток доносов, особенно анонимных, запрещенных Траяном, а также слезливых жалоб, просьб о вспомоществовании, которыми была завалена императорская канцелярия. Заметно уменьшилось и количество судебных тяжб о дележе собственности и наследств.
Спустя неделю город утих окончательно. Сгинули тени и прочая ночная нечисть, затаились стриги и лемуры. Даже бандиты, прятавшиеся в Помптинских болотах и в Невиевой роще, находившейся в паре лиг от города, умерили пыл и начали обходить Рим стороной. На улицах теперь дежурили все назначенные полицейские когорты, в которых насчитывалось около трех тысяч человек, совместно с пожарниками-вигилами, взявшихся за исполнение своих обязанностей.
Сократилось число пожаров городе, о чем радостно завопили старухи на форуме.
* * *
Откладываемая казнь приговоренных заговорщиков состоялась в разное время.
Первым оказался Аттиан.
Катилий Север с трудом дождался негласного приказа императора и сразу, в сопровождении двух преторианских центурионов, которые в случае чего должны были помочь сенатору расстаться с жизнью, поспешил к Аттиану.
Поторопиться его заставило осознание шаткости своего положения. Катилий понимал, что шансов сохранить третий по значению в государстве пост у него не было, оставалось только сохранить хотя бы осколки честного имени, а то мало ли – сегодня простили, а завтра… Он помнил свой последний разговор с Марком. От этих философов, озабоченных исполнением долга, всего можно ждать.
Но если признаться, эти соображения вовсе не были главной причиной спешки. Он сгорал от нестерпимого, до дрожи в кончиках пальцев, желания свести счеты.
Он так и сказал Аттиану:
– Жду не дождусь, когда ты исполнишь назначенное. Теперь я понимаю Марка Регула, который откусил ухо казненного по его доносу претора Красса Фругия. Ты, Аттиан, можешь не беспокоиться. Мне твои уши ни к чему, мне вполне достаточно разглядывания твоей мертвой туши.
– Это доставит тебе радость? – спросил Аттиан.
– Еще какую!
– А мне нет.
– Ничего, стерпишь.
– Да уж, постараюсь. Может, мы сумеем договориться, Катилий? Никто и никогда не услышит обо мне. А труп я уже приготовил. Это мой прокуратор, он очень похож на меня. Для того и держал. Так как?
– Нет. Пей самую вкусную в мире калду, и покончим на этом. У меня сегодня еще много дел.
* * *
Следующим пришел черед Присциана. К бывшему легату был послан Бебий Корнелий Лонг.
…Услышав повеление, Бебий даже в лице сменился.
– Государь!
– Знаю, это нелегко, но так надо!!
Уже дома, крепко набравшись неразбавленного вина, Бебий признался зашедшему к нему проститься Авидию Кассию:
– Теперь мне не будет покоя.
– Почему? – удивился Авидий, возвращавшийся в Сирию с предписанием проследить за исполнением приговора, вынесенного Руфу Квинтилию. – Бебий, что за бабьи слезы?
В Сирию Авидий возвращался в чине третьего трибуна легиона. Это был значительный прыжок в военной карьере, к тому же эта должность приписывала его к всадническому сословию.
– Присциан предрекал, будто я стану его палачом…
Авидий засмеялся:
– Вот нашел причину. Да я сам бы с удовольствие снес голову этому знатному отпрыску. Они все такие спесивые, – злорадно добавил он. – Думают только о себе…
– А ты не думаешь? – спросил Бебий.
– Я думаю только о том, как исполнить долг.
– А я вот думаю о себе, – признался Лонг.
Ночью он явился к Эвтерму и поделился душевной смутой.
Тот ответил:
– А ты бы отказался.
– Как это? – не понял Бебий.
– Вот так.
– Опала – это еще не самая худшая из бед.
– Самая худшая из бед, если ты погубишь свою душу. Отказаться трудно, я знаю. Со мной тоже такое бывало.
…когда я отправился на поиски Антиноя. Я тогда тоже слабаком оказался. Мне, чтобы спастись, надо было послужить Господу нашему Иисусу Христу, а я вернулся в Рим, к язычникам.
…вот послушай, жил в Киликии в городе Тарсе жестокий и неуступчивый сборщик податей. Звали его Савл. Больше всего на свете он ненавидел моих единоверцев. Как-то раз он отправился в путь,
