школы был перерыв, а затем начиналось основное служение. Проповедник поднимался на сцену и говорил: «Помните свою маму? Как она обнимала вас и прижимала к себе? Но теперь ее нет, и вас больше некому обнять», и он продолжал в том же духе, пока все мы не начинали хлюпать носом и всхлипывать. Он напоминал нам о наших бабушках и всех умерших родственниках до тех пор, пока мы не приходили в отчаяние. И тогда он восклицал: «Но однажды вы опять встретитесь со своей мамой! Если вы любите Иисуса, то однажды попадете на небеса, и ваша мама будет там, встречая вас широко открытыми объятиями. Кто из вас уже ждет не дождется этого дня?»
Обадиа старался передать интонацию проповедника семидесятипятилетней давности.
— Люди восклицали и хлопали в ладоши, тряслись и дро-
235
жали. Не так, как в некоторых церквях, где просто читают лекцию, которую в какой-то момент нужно прервать, чтобы ты не заснул. В современных церквях больше не проповедуют о небесах, и вообще ни о чем подобном. Ни о чем подобном. Наверное, сегодня мы думаем, что наш дом — этот мир. Может, именно поэтому у нас такие большие проблемы.
Запавшие глаза Обадиа обозревали сидящих за столом так, как будто во время партии в покер он пытался прочитать по их лицам, какие у них карты.
— Затем была неделя служений пробуждения. Отовсюду съехались родственники. Церковь в те дни была как одна семья, всегда вместе. Мы много ели, пели, проповедовали и много жертвовали — иногда по два или три раза за служение, если не получалось собрать достаточную сумму для бедных.
— А я думал, что вы были бедными, — сказал Джона.
— Ну, по сравнению со многими другими, — да. Но всегда найдется кто-то беднее тебя, и ты всегда можешь ему помочь. Помните об этом, детки.
Обадиа обвел взглядом детей, чтобы решить, на ком остановить свет своих глаз, и на этот раз выбор пал на Кейшу.
— Мы собирались вместе, чтобы сосредоточиться на лучшей жизни — жизни грядущей. Мы всегда читали Писание, в котором говорится, что мы — странники и пришельцы. Племя рабов понимало это, владельцы же земли — никогда. Знаешь, Кейша, у черных в те времена не было земли. Вернее, у некоторых она была, но таких было очень мало. Мы были испольщиками. Наши отцы были рабами. Мы знали, что это — не наш дом. Когда ты думаешь, что чем-то владеешь, тебе труднее, потому что ты начинаешь вести себя не как арендатор, а как важный хозяин. Но этот мир, детки, принадлежит Богу. Человек здесь не хозяин. Все мы — только испольщики на Божьей земле. Но Он никогда не обманывает нас. Грядет время жатвы, и Он вознаградит нас за наши труды.
— Но иногда так не кажется, папа, — сказал Кларенс. От этих слов Женива вздрогнула. Она никогда еще не слышала, чтобы Кларенс спорил со своим отцом в присутствии детей, по крайней мере, не по духовным вопросам, — в этом мире происходит много плохого, и иногда наши труды не получают вознаграждения.
— Это потому, сынок, что еще не настало время жатвы. Просто подожди. Просто подожди.
236
«Я уже устал от постоянного ожидания».
— Уповай на Него, и дорогой Иисус не подведет. Эти телепроповедники хотят всех убедить, что время жатвы уже настало. Только дай пачку денег, и возле твоего дома сразу же появится большой «Кадиллак». Покажи мне главу и стих, где об этом говорится. Не можешь? Бог говорит, что мы пожнем урожай в свое время, если не ослабеем. И это время еще не настало. Не сдавайся, сынок. Только не сдавайся.
Глаза старика неподвижно уставились в окно. Его губы продолжали двигаться, но в мыслях он был далеко отсюда.
— Я помню те старые песни — черные как ночь, черные как ворон. «Нас заберут», «Прилети за нами, колесница», «Я улечу», «Прямо в Царство Славы», «Уже совсем недолго». Мы всегда пели о «том дне, что грядет». Мы знали, что этот день еще не настал.
Обадиа в этот момент был где-то далеко. «О ком он сейчас думает? О маме? — размышлял Кларенс. — О жене? О дочери? Или о маленькой Фелиции?»
Вдруг Обадиа еле слышно запел песню, которую Кларенс смутно помнил по своему детству. «Я не знаю, почему все вокруг меня и мои надежды рушатся. Я не могу увидеть совершенного Божьего плана. Но однажды, однажды Он этот план откроет».
Кларенс на мгновение почувствовал зависть к простой вере своего отца. Но в следующий момент он уже испытывал жалость к старику. Отец цеплялся за обещания, данные когда-то рабам, которых избивали, насиловали, высмеивали и продавали как скот.
«Я не понимаю, — продолжал петь Обадиа, — почему сейчас страдаю и почему мне так плохо, но однажды, однажды Бог все откроет. Однажды, когда я увижу Его лицо, когда Он утрет последнюю слезу — тогда я пойму».
За столом воцарилась неловкая тишина. Никто не знал, что делать, когда дедушка погружается в свой невидимый мир.
Зеке и Торел ушли, и Дэни осталась одна, наблюдая через дверь времени за великой древней цивилизацией в северной Африке, которая находилась в районе современного Судана. Этот угольно-черный народ, именующий себя кушитами, греки назвали «эфиопы», что означает «чернокожие». Дэни с интересом наблюдала за тем, как они создавали собственный алфавит,
237
строили пирамиды и каменные дома, металлургические заводы и сложные водопроводы. Ее восхищали архитектурные, научные и художественные достижения этого народа. Это была одна из самых сильных и развитых цивилизаций за всю историю человечества. Вдруг перед взором Дэни появились слова псалмопевца, от которых она затрепетала: «Эфиопия прострет руки свои к Богу».
Она наблюдала, как Иеремия был спасен чернокожим африканцем, и как Симон из африканской Киренеи нес крест Иисуса. Во времена Христа эта чернокожая народность отправляла послов в Аравию, Индию, Китай и Рим. Дэни увидела, как множество африканцев, собравшихся в день Пятидесятницы, обращаются к вере во Христа. Она увидела церковь в Антиохии, в которой одним из основных лидеров был Симеон, называемый «Нигером», и Луций-кирениянин. Она наблюдала за тем, как антиохийская церковь
