в следующий момент.
— Хорошая проповедь, хорошая проповедь, — сказал Обадиа, — пастор Клэнси мне понравился.
— Мне тоже, — сказала Женива, передавая Обадиа большой кусок пирога с черникой.
— Большое спасибо, доченька. Выглядит очень аппетитно, очень, — откусив большой кусок пирога, он долго кивал головой, после чего закончил свой комментарий, — хорошая церковь. Она мне понравилась. Хорошая церковь, правда, ребята? — Обадиа посмотрел на Джону и Тая.
— Да, сэр, — ответил Джона.
Тай, потупившись, буркнул:
— Ага.
— За свою жизнь я побывал во множестве церквей, — сказал Обадиа, — один раз я пошел вместе с кузеном Джабалом в церковь в Луизиане. Они посадили белых по одну сторону, а черных — по другую. Потом протянули посредине центрального прохода толстый канат, чтобы никто не забыл о цвете своей кожи. Забавно, что пастор проповедовал из послания к Колоссянам, где говорилось, что раса не имеет значения, и что мы — едины во Христе Иисусе, — старик захихикал с озорным огоньком в глазах. — Из того, что говорил пастор, я больше ничего не слышал. Я просто сидел там и думал, каким образом мы можем быть одним во Христе Иисусе, если между нами натянут этот канат!
Обадиа громко рассмеялся. Затем, успокоившись, он продолжил:
— Кларенс, ты помнишь сына Джабала, Рейба?
— Да, папа. Он жил с нами несколько недель, пока... пока не получил битой.
— Битой? — спросил Джона. Кларенс посмотрел на отца, как будто говоря: «Ты первый начал этот разговор».
Обадиа вздохнул.
— Иногда люди садятся в свои машины, выпив перед этим для храбрости немало пива, и затем едут в городские кварталы, чтобы бить черных по голове бейсбольными битами. Как в случае с Рейбом. Его тогда сильно избили.
— Почему белые люди такие злые? — спросила Селесте.
— Они не злые, дорогуша. По крайней мере, не все из них,
233
и даже не большинство. Злые только некоторые из них, детка, всего лишь некоторые, — Обадиа осмотрел сидящих за столом. — Джабал часто говорил: «Никогда не доверяй белому», а после того как Рейба побили, стал говорить это еще чаще. И все же, Джабал был неправ. Я говорил своим детям когда-то и говорю всем вам сейчас: никогда не доверяйте человеку аморальному и слабохарактерному. Именно так нужно было говорить Джабалу. Если у человека мало мозгов, то цвет кожи значения не имеет. Есть хорошие черные и плохие черные. И есть хорошие белые и плохие белые. Никогда нельзя судить о книге по обложке, и никогда не судите о человеке по цвету его кожи.
Обадиа выдержал длинную паузу и затем продолжил:
— Проблема не в том, что люди белые, а в том, что они — люди. И не важно, какие они: черные, белые или красные. Библия называет это грехом, и все мы — грешники.
Пытаясь вспомнить какую-нибудь подходящую историю, Обадиа задумался. Наконец, его глаза засияли, что означало: его поиски увенчались успехом.
— Когда я был ребенком, к нам в гости приехал мой дедушка по линии отца. Стоял жаркий день, и мы ловили рыбу в озере. Это было очень красивое, маленькое озеро. Так вот, дедушка снял с себя рубашку, и я увидел шрамы по всей его спине. Я подошел и провел по ним пальцем. Эти раны уже давно зажили, но в глазах дедушки все еще отражалась былая боль. Я спросил его: «Дедушка, кто это сделал?» Я знал, что он когда-то был рабом, но до тех пор, пока не увидел эти шрамы, рассказы о его жизни были для меня чем-то далеким.
— Он ответил: «Это сделал один жестокий человек. Я просил Иисуса простить его, и надеюсь, он тоже просил Иисуса о прощении». Видите? Дедушка не сказал, что это был белый человек. Он сказал, что это был жестокий человек. И я никогда об этом не забываю.
Обадиа осмотрел сидящих за столом, и Кларенс почти услышал звук резкого переключения передачи в голове отца.
— Знаете, чего не хватает современным церквям?
— Чего, папа? — спросил Кларенс.
— Скамьи скорбящих. Помнишь нашу старую церковь в Пакетте? У них была скамья скорбящих. Это было в те давние дни, когда для того, чтобы толковать Библию, не требовалось богословского образования. Мы просто верили в нее и старались жить в соответствии с ней. Кларенс, ты помнишь старого пастора Чаро?
234
— Да, папа.
— Это был проповедник! У него было больше шипов, чем у тернового куста, — Обадиа широко улыбнулся. Его белозубая улыбка напоминала клавиши рояля, — преподобный часто говорил с кафедры своим зычным голосом: «Быть черным — не позорно», а затем делал паузу и, наклонившись к нам, подмигивал и шептал: «Это просто ужасно неудобно».
Обадиа засмеялся и долго не мог успокоиться. Кроме Же-нивы, которая смогла выдавить из себя несколько смешков, его веселья больше никто не разделил.
— Помнится, воскресенье было самым лучшим днем недели. Мы оставляли хлопковые поля и перекошенные лачуги и шли в дом Божий. Если бы не воскресенья, нас бы просто замучили до смерти работами, мы не доживали бы и до пятидесяти. В воскресенье мы надевали самое лучшее. Мама намазывала воротник моей единственной белой рубашки пшеничным крахмалом, чтобы приклеить торчащие нитки. Я надевал штаны, в которых было меньше всего дыр. В любую погоду мы шли семь километров пешком в воскресную школу. И по пути мы не скучали: со стариной Илайджей мы всегда придумывали разные проказы.
Обадиа посмотрел на Джону и Тая и закивал головой, как бы говоря: несмотря на свой возраст, все еще помнит, что значит быть подростком. Глаза всех были устремлены на дедушку. Хотя тело Обадиа и ослабело, его взгляд был все так же тверд, и он все еще был для семьи нерушимым авторитетом.
— Пастор служил сразу в четырех церквях, поэтому мог проповедовать у нас только раз в месяц. После занятий воскресной
