и, не дождавшись отклика, продолжил наудачу. — Где твое жало? Что есть истина? Что такое человек? Быть или не быть?»
Голос прочувствованно сплюнул.
«Отчего люди не летают так, как птицы? Тварь ли я дрожащая, или право имею? Что такое хорошо и что такое плохо? А был ли мальчик?»
«Проехали…» — буркнул голос и бормоча под нос неразборчивые пророчества стал удаляться.
«И ты, Брут?» — спросил я вдогонку и чуть не выронил листок из ладони, поскольку уже засыпал и лишь отзвук последнего вопроса, произнесенного то ли вслух, то ли единственно в моем сознании, привел меня в чувство.
— Мы еще не закончили, — пообещал я и направился в спальню.
Когда я открыл глаза, был уже полдень или что-то около этого. Я лежал на мягкой изумрудной траве, на окраине какого-то леса, у подножия старого дуба, величаво возносившего свою крону в синие безоблачные небеса. На мне был надет необычный костюм, преимущественно зеленой расцветки, который не вызвал моего удивления, хотя я и не сумел бы назвать ни одного из тех предметов одежды, что находились выше или ниже толстого кожаного ремня с грубой металлической пряжкой. В ногах валялся мой верный лук и колчан с крылатыми стрелами… Верный лук? Крылатые стрелы? Ах, да! Ведь я же Робин Гуд! И почему я постоянно об этом забываю? Впереди, на расстоянии нескольких шагов, в узком просвете между шелестящими купами тростника расстилалось прелестное голубое озеро с плавающими в нем кувшинками и неспешно скользящими по зеркальной глади силуэтами белых облачков, которые не выглядели хуже от того, что в ясном, кристально чистом небе ничто их к этому не обязывало. Просто этак получалось живописнее. Статная молодая девица, стоя по пояс в воде, так чтобы не растрачивать даром высокого, позлащенного солнцем бюста, пристроила сорванную кувшинку к светлым волосам и пристально разглядывала свое отражение. Через секунду кувшинка полетела прочь. «Фуфло какое-то», — донеслось со стороны озера. Кругом было так хорошо и безыскусно, что рядом непременно следовало появиться Вике. И она, конечно же, оказалась тут как тут. Вика лежала слева от меня, на широком красном плаще, одетая в чудесное шелковое платье, и сладко спала, повернув ко мне свое милое личико, немного запачканное возле рта соком лесных ягод. Солнечные зайчики резво скакали по ее щеке и по спутанной шевелюре цвета воронового крыла.
— Заяц мой, — едва слышно прошептала девушка, ни к кому специально не обращаясь.
Я сорвал длинную травинку и совершенно в духе жанра пощекотал приоткрытые губы уснувшей подле меня красавицы. Вика заулыбалась.
— Дружок, — прошептал я в ответ. — Я мог бы тебя полюбить, честное слово. Если бы отважился. Если бы верил, что смогу перемениться. Сделаться другим. Если бы знал, что сумею принести тебе счастье взамен того горя и неудобств, которые обычно приношу каждому, кто пробует связать со мной свою судьбу и надежды…
Плотная серая тень упала на меня и на спящую рядом Вику. Стало прохладно. Я поднял глаза. Перед нами стояла Алена, мокрая по топлес после купания в озере, и, уперев кулачки в крутые породистые бедра, пялилась на нас сверху.
— Ничего, что я голая? — вежливо спросила она.
— Все в порядке, — заверил я. — Меня это больше не заботит… Только откуда тень?
— В смысле? — не поняла сестренка. — Моя тень? А как ей тут не быть, чудик? Я же голая, а не прозрачная.
— Сейчас полдень, — попытался объяснить я. — Солнце в зените…
— Мы же в Англии, зануда, — заявила Алена, укладываясь на незанятую часть плаща по другую сторону от Вики. — Тринадцатый век, если не ошибаюсь. Темные времена. Здесь все иначе… А она красивая, правда?
— Да, очень, — подтвердил я, умиротворенно и без малейшей ревности наблюдая за тем, как нахальная сестрица, орудуя ухваченной с земли веточкой, поддевает шелковый ворот и, сощурив замаслившиеся глаза, заглядывает в получившийся зазор.
— Слишком красивая, чтобы быть человеком… — Алена благоговейно облизнулась.
— О чем ты говоришь?
— А сам не догадываешься? Ты проверял, у нее есть пупочек?
— Конечно! Первым делом…
— И как?
— Что «как»? — я сел и удивленно посмотрел на сестренку. — Почему ты спрашиваешь? Родная, я же знаю, что вы спали вместе!
— Мало ли, что ты знаешь! Я, может, не приглядывалась. Там много чего нашлось интересного… Так есть или нет?
— Есть! И он потрясающий!
— Лучше моего?
— Алена, это другое.
— Что «другое»?
— Ты — моя сестра.
— И что? Пупок — это же чепуха. Что мешает сравнить чепуху сестры с такой же чепухой твоей девушки? Нашей девушки, если быть точной.
— Вот так вопрос… — мне пришлось задуматься. — Но даже звучит он как-то неправильно.
— Ладно, — уступила Алена. — Как будем делить? Тебе правую часть, мне левую? Ох, тут слева такая родинка сладкая… на спине, пониже плеча… М-мм! С другой стороны, правую часть я уже надкусила…
— Нет! — решительно сказал я. — Эта девушка вся твоя. Целиком… И вся моя, полностью и всецело.
— Разве так бывает?
— Оказывается, да. Однако только она на такое способна. И, кажется, не умеет иначе… Разумеется, все это не навечно. А лишь до тех пор, пока она сама готова дарить нам то, что мы в состоянии от нее принять. И пока ей самой хватает тех крошек души, которые в нас еще сохранились.
— А мы? Сможем ли мы когда-нибудь ответить ей тем же? Ну, так сказать, целиком…
— Только не я! Увы, я не целен. То есть, настолько не целен, что даже личностью своей называю лишь малую толи́ку своего существа. Некую простейшую идею, которая живет в моем разуме среди прочих ей подобных, соседствуя, с одной стороны, с понятием истины, а с другой — с представлением о пользе сырых овощей.
— Овощи — это круто, — сообщила мне Алена. — Истина — отстой… Кстати, а что есть истина?
— Неважно что такое истина, важно то, во что ты веришь. Неважно, что все твои ценности относительны, важно, готов ли ты жить ради них. Тут ведь пока даже умирать за них не нужно: просто жить…
— Зачем ты мне такое говоришь?
