— Когда ты ушел за доктором, я не смог оставаться с Мартином наедине, зная, что с ним сделали, пока я беспомощно валялся в постели. Я вышел к монастырским воротам, хотел подождать тебя там. Оттуда я и услышал шум, и начал наблюдать. Видел, как они вели ее через город.
Кулаки сжались у меня сами.
— Их было человек девять, — добавил Дадли. — Надели на нее цепи. Веселились, как будто… праздничное торжество. Потом вдруг набежала толпа. Мужики выкрикивают ругательства. Бабы швыряют в нее гнилые яблоки. Всюду вопли. Убийца, ведьма. Да… скажи только толпе невежественных крестьян: «Это убийца, это ведьма»… Даже если она будет им сестрой, никто не станет спорить. Я уже видел такое.
Я закрыл глаза и представил, как это было. Вообразил процессию и толпу оголтелых горлопанов.
— Она шла с распущенными волосами. Платье на плече оборвали до самой груди. Но она шла… с достоинством — насколько это возможно, когда ты в цепях. Она шла с поднятой головой и не смотрела по сторонам. А эти… обращались с ней так, будто она могла сбежать в любую минуту, и не переставали лапать ее…
— Мужчины остаются мужчинами, — заметил Дадли. — Особенно те, что из Лондона.
Казалось, будто все мускулы в моем теле сжимались, стягивались и вязались узлами под кожей. Когда я открыл глаза, Дадли уставился на стол пустым взглядом.
— Ты часто говоришь о ней.
Я солгал.
— Я имею в виду, в бреду. — Дадли поднял взгляд на меня. В его глазах не осталось и следа лихорадки. — Помоему, я говорил что-то об Эйми, только не знаю, было ли это в моем воспаленном сне… или я наболтал что-то тебе.
Повисло молчание, стихло даже на улице, но это безмолвие было похоже на дикий собачий вой на луну.
— Должно быть, тебе приснилось, — ответил я. — Не припомню такого.
Сказано было достаточно. Мы с Дадли спустились в пивную, и кухарка подала нам хлеба и сыру. Ковдрея нигде не было видно, и крестьяне еще не вернулись с полей.
Как обычно, мы молча поели, затем вышли в сумерки улицы — и узнали о новой смерти.
Глава 36
ЧТО ГРЯДЕТ?
Главную улицу окутала серая мгла. Лавки закрылись. Я заметил, что две из них вовсе были загорожены досками — возможно, на случай нового разгула стихий.
В густеющих сумерках трое людей стояли у лавки булочника. Джоан Тирр и лозоискателя Вулли я разглядел сразу, не узнал только Монгера — движения кузнеца, прежде легкие и скользящие, теперь казались скованными и принужденными, словно действия механизма, приводимого в движение с помощью тросов и рычагов.
Однако вскоре стало понятно, что напряжение его тела было вызвано внутренним гневом. Я видел его таким впервые. Ярость, засевшая в нем, ранние сумерки и безрадостность создавали в вечернем воздухе обстановку смутной тревоги.
Монгер держал в руке книгу, и я сразу узнал ее: «Стеганография» Тритемиуса. Вернее, то, что осталось от книги, — несколько листов в кожаном переплете. Руки у кузнеца заметно дрожали. Сунув остатки книги под мышку, Монгер провел нас во дворик позади лавки.
— Расскажи им, — велел он Вулли. — Расскажи все.
Неухоженная, седая борода Вулли белела, точно луна в сумрачном серо-голубом небе.
— Они пришли за хлебом, — начал он. — Стучат в дверь, просят хлеба. Голодные мужики. Прибыли из Тонтона пополнить ряды наемников.
— Никогда не думал, что в Тонтоне столько коннетаблей и бейлифов[19], — заметил Монгер. — Хотя что мне известно о военном наборе черни? Я лишь кузнец.
— Ну вот, булочник пустил этих ублюдков в лавку. И пока они ждут хлеба, шаря по всем углам, в лавку является мастер Стивен Файк.
— Не понял? Брат Стефаний? — удивился я.
— Завышенное самомнение. В Медвеле предпочитают носить монашеские одеяния, чтобы внушить впечатление, будто все его обитатели сплошь люди молитвы и учености в золотых традициях аббатства. Рядом с жестокостью этого мальчика даже виселица покажется шуткой. По-моему, вы уже видели, как он недавно избивал ногами Джоан Тирр.
— Черт… сразу показалось, что мне знакомо его лицо, но там было темно.
— Настоящий сын своего отца судьи. Зальет глаза и бродит по улицам, как бешеный волкодав, — сказал Вулли. Один глаз у него был наполовину закрыт, а кожа вокруг него почернела. — Я, значит, — за ублюдками, потому что не нравилось мне это все, и потом они раз — и закрыли дверь, и вдруг слышу: «У-у! что это тут у нас? Что-то не похоже на Святое Писание». А другой тычет пальцем в рисунки и разные символы, а Файк им и говорит: «Да это же заклинания, ребята!» Все, что им и было нужно.
— Только ради этого они и пришли, — добавил Монгер.
— Прижали булочника к стене, начали кричать на него, что он чертов колдун, а Файк давай вырывать страницы, одну за другой, и швырять их ему в лицо, а потом бросил их в печь. Двое держали Уорти за руки, и он разрыдался и завыл так, будто спалили его детей.
— Эти книги и были его детьми, — пояснил Монгер. — Он даже надеялся когда-нибудь научиться читать их.
Я недоуменно взглянул на кузнеца.
— Теперь слишком поздно, — сказал он.
— Он не умел читать?
— Один его старый приятель раздобыл эти книги в аббатстве, — объяснил Вулли. — Так Уорти дал себя убедить в том, что книги магические. И если он будет держать их в теплом месте, что-то вроде того, то их тайны откроются ему… и он наверняка озолотится.
— Он хранил их почти двадцать лет, — добавил Монгер. — Ему известно было лишь то, что название книги — невероятно длинное слово и, значит, особо магическое, и… — У кузнеца задрожала скула. — Боже, Джон, куда нас несет?
Вулли показал на подбитый глаз.
— Не смог удержаться, когда они начали избивать его. Скакнул за книжкой — думаю, выхвачу и дам деру. Только вот Файк бац меня по лицу, да об угол печки… наверное, прибили бы меня, если бы… если б Уорти…
— С ним случился припадок, — договорил Монгер. — Как будто сердце прихватило.
— Бедный старик так и рухнул на них, изо рта пена, глаза закатились, и кто-то как заорет: «Демон, демон! Смотрите, в нем сидит дьявол». Думаю, они в штаны наложили — и давай врассыпную, убежали. А Уорти дохает, как больная овца, задыхается. Я подумал, что надо за доктором Борроу. Так его не было.
— Сволочи.
Джоан Тирр стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, как потрепанный дрозд. А в каменном доме напротив забрезжил первый огонек зажженной свечи.
— Когда я вернулся, бедный старик уже лежал мертвым, — продолжал Вулли. — Наверное, он давно болел, но ведь никогда об этом не знаешь. Образец здоровья, вон на нем сколько сала, а ведь ему, поди, было не больше тридцати девяти, как думаешь?
