Я должен был сейчас рассказать Дадли о своем опыте. Как он к этому отнесется? Я вспомнил снова, что говорил он на барке: «Разве Джон Ди не величайший авантюрист?.. Человек, который отважился перешагнуть границу этого мира».
— Тут особенный воздух, — сказал я. — Я нигде не дышал таким. В нем чувствуется одновременно и трепет тревоги, и… ожидание чуда. Особая атмосфера — вот что притягивает сюда некоторых людей, и Файк боится, что она-то, в конце концов, может подорвать его власть.
— Это можно сказать обо всем государстве, Джон. Надежды и страх.
— Здесь они сильнее.
— Ну, да. Ты же у нас мистик.
— И я не одинок. Волхвы приходят сюда из дальних стран. Сюда. Не в Англию, а именно в Гластонбери. На Авалон. Здесь что-то есть. Я знаю. Я… чувствовал это.
— Чувствовал? Как это?
Я вздохнул.
В заключительном акте я не сказал ни слова о своих чувствах. В конце концов, переживания человека могут быть и слишком болезненными, и исключительно личными, чтобы делиться ими даже с преданным другом.
Однако мне следовало сообщить все обстоятельства, какими бы колдовскими они ни казались, и, повествуя о них, я начал постигать значение ритуала, имевшего смысл даже для самого Гермеса Величайшего[18]: путешествия-посвящения из тьмы к свету.
Мои ладони покрылись влагой.
Я отважился предположить, что в здешних местах существует нечто такое, что изгнало из меня демонов ночных кошмаров — страх мрачной смерти, гибельный взрыв газов в мозгу. Воспоминания о том, чего никогда не случалось со мной наяву, но годами терзало меня во сне, прошли. Огонь уничтожил их, и затем…
Жар закалил во мне дух.
…из пламени в воду. Солнце нашло Луну, со всеми ее женскими свойствами. Теперь я видел все каббалистические параллели, как и более прозаические — путешествие из книжной схоластики в реальную жизнь.
И земную любовь. От нее не уйти.
Заканчивая рассказ, я расхаживал по комнате кругами. Дадли сидел неподвижно.
— Не тот ли это порошок, что вызывает «огонь святого Антония»?
— Думаю, это он.
— Черт возьми, Джон. Зачем так шутить?
— Я думал, это поможет открыть путь к душе. И, возможно, это так.
Или же мною завладела черная энергия бури, войдя в нечестивый союз с моими собственными примитивными страхами? Может, те края, в которых я побывал, на деле находятся ближе к дьяволу, нежели к Богу? И в действительности меня только околдовали? Граница между божественным и колдовским слишком тонка.
Я закрыл глаза от неуверенности и страданий и стоял так, пока Дадли не заговорил вновь. В его голосе звучало нечто очень близкое к жалости.
— Это случилось впервые, Джон?
Лгать не имело смысла.
— Почти.
Дадли кивнул.
— Так надо полагать, теперь ты… влюблен?
Слова поэта.
— Я… — отвечал я, неловко переминаясь с ноги на ногу. — С того мгновения, когда мы в первый раз завели разговор. Я… тогда еще не знал… во что могут перерасти определенные чувства.
Дадли залился хохотом.
— Да, — сказал он, — женщина, которая готовит для тебя обед, да еще следит за тем, чтобы тебе потом не пришлось накрывать стол на третьего едока, — в самом деле, редкий подарок. Как намереваешься обыграть это дельце?
— Обыграть?
— Плохое слово. Но все же…
— Не думал, что тебе захочется играть в игры.
— После того, что случилось с Мартином Литгоу? После того, что мы видели этим утром?
— Думаешь, за этим стоит Файк?
— Если он, тогда он — покойник.
— После надлежащего судебного процесса, — осторожно заметил я.
— Или раньше.
— Ты — лорд Дадли.
— И скоро могу стать графом. Сесил ясно мне намекнул, что по возвращении с этого… задания возможность моего назначения в Тайный совет более чем вероятна.
— По возвращении…
Полагаю, мы оба не хотели и думать о том, что в некоторых кругах не ждали скорого возвращения Дадли в Лондон — и в королевскую спальню, — не говоря уже о том, что…
…что его возвращение отсюда не предполагалось вообще.
— Не все вопросы решаются здесь легко и просто, — сказал Дадли. — Но кое-что можно сделать. Например, учитывая то, что Роберт Дадли никогда не бывал в этом городе, никто не сможет заставить его отвечать за любой… акт первобытного правосудия, исполненного мастером Робертсом.
На мгновение краски померкли в моих глазах. Клянусь, я даже увидел, как Дадли окружила живая черная тень.
— Твоя ведьма… чаровница… — сказал он. — Сейчас, должно быть, пугает крыс в подземелье.
— Да, она там.
— И ждет приезда окружного судьи.
— Которого непременно подкупят.
— Непременно, — согласился Дадли. — Так я повторю вопрос: что ты намерен делать?
Мысль о том, что я мог бы просто уйти от ответа, даже не приходила мне в голову. Когда я впервые понял, что какая-то частица этой земли поселилась во мне, я не знал, насколько глубоко она пустила корни и какими путями изменяет все мое существо.
— Мать и отца, — тихо ответил я, — переполняла радость, когда я вернулся домой доктором права. Думали, что я бросил другие занятия. Образумился. Овладел стоящим ремеслом.
— Хорошо же ты им овладел, — заметил Дадли, — если тебя самого судили за попытку убийства королевы Марии. Говорят, ты блистал редкостным красноречием перед самыми суровыми судьями королевства.
— И Боннером. В прошлом он сам был законником.
— Редкая скотина этот твой Боннер, — заметил Дадли.
— Бывает иногда.
— И все-таки тебе каким-то образом удалось провести говнюка. — Дадли прижался спиной к шаткому кроватному столбику. — Стало быть, хочешь выступать ее защитником?
— Если она примет меня в этом качестве.
— Полагаю, ей известно, кто ты.
— Мм.
— Файку?
— Вряд ли.
— Ты ходишь по краю, Джон.
— И, возможно, буду ходить всегда.
В комнате стало темно, хотя было только начало четвертого. С самого утра мы оба ничего не ели, и я вспомнил, что говорил Дадли в день Сретения, когда мы плыли на лодке из Лондона. Всякий великий поход начинается с молитвы и поста.
Дадли поднялся с кровати и повернулся спиной к окну. Я заметил, что и в нем тоже произошла перемена. Хотя волосы и борода были причесаны и приведены в порядок, былая спесь испарилась. Руки, в рукавах потертого темно-зеленого камзола, безвольно повисли.
