При уходящем свете он начал рисовать — быстро, искусно,широкими уверенными штрихами. Он смотрел под разными углами, набрасывая шеюосы, талию, плечи. Он представил себе это создание в полете, с напряженнымикрыльями в тонких прожилках. Он нарисовал осу за едой, нарисовал ее, грозящуюужалить. Он пробовал разные фасоны — то строгие и элегантные, то фантастическиеи причудливые. Оказалось, что он уже определил пол осы как женский. Другогопола объектов у него не бывало. Он вспомнил Анук, свою первую модель, девушкусо сколиозом, которую привела его мать для проверки оперивающегося талантасвоего подрастающего сына. Сейчас его талант был так же послушен, как тогда, иразум так же изобретателен и свободен.
Он работал все предрассветные часы, потом чуть отдохнул,пока его не разбудили церковные колокола. В юности он был набожен, и в первыхего коллекциях часто встречались религиозные аллюзии. Но набожность смениласьравнодушием, и уже тридцать лет он в церкви не бывал. Что осталось — этовоскресные колокола, которые Линдерштадт смаковал во имя ностальгии имучительной вины. Это была у него привычка, а он держался своих привычеккрепко.
В это утро посетителей не было, и он был предоставлен самсебе. Было холоднее, чем накануне. Оса оставалась неподвижной, и когда кполудню температура не поднялась, Линдерштадт был спокоен, что она мастерскуюне покинет. Он уже закончил эскизы, и следующая была задача — найти приемлемуюформу, в которой их воплотить. У него были сотни манекенов любой вообразимойформы, на некоторых было имя конкретных заказчиков, другие были просто подномерами. Еще были другие фигуры — корзины, цилиндры, грибы, треугольники,которые все так или иначе использовались в коллекциях. Любой предмет, имевшийдлину, ширину и высоту, Линдерштадт умел встроить в женскую одежду. Точнее, онмог вообразить себе женщину в этом предмете, дающую ему свою неповторимую формуи сущность, наполняющую каждое касание и пересечение духом женственности. Он вдуше был пантеистом и не ожидал трудностей в поиске чего-нибудь, подходящегодля осы. Но ничто не остановило его взгляд; ни один предмет из его огромногособрания близко не подходил к характеру или композиции этого создания. Оно былозагадочным. Придется работать прямо на насекомом.
Он вернулся в салон и подошел к своей модели. Для человека,настолько привычного к божественной пластичности плоти, бронеподобная твердостьи негибкость экзоскелета осы была "Достойной задачей. Каждый крой долженбыть совершенством, каждый шов — самой точностью. Здесь не было ни груди, такмягко наполняющей пузырящуюся ткань, ни бедер, оттеняющих форму тонкой талии.Это как работать с костью, как одевать скелет. Линдерштадт был заинтригован. Оншагнул вперед и коснулся тела осы. Оно было холодным и твердым, как металл. Онпровел пальцем по крылу, наполовину ожидая, что его нервная энергия вызовет вкрыле жизнь. Прикосновение всегда вызывало у него сильнейшие эмоции — вотпочему он в работе с моделями пользовался указкой. Надо было, наверное"той же указкой работать и с осой, потому что от контакта сразу закололо кожу,на момент затмевая чувства. Рука его упала на одну из ног осы. Она не слишкомотличалась от человеческой ноги. Волосы были мягкими, как человеческие волоски,которые его модели яростно обесцвечивали или удаляли воском, или сбривали.Суставы колена и лодыжки были устроены точно так же, коготь заострен и костляв,как человеческая ступня. Внимание Линдерштадта переключилось на талию осы — длячеловека точка закрепления между ногой и торсом. У осы она были ниже и кудауже, чем у любого человека. Она была тонкой, как черенок трубки, чудо, котороеон мог легко охватить большим и указательным пальцами.
Он достал из кармана сантиметр и начал обмеры — от локтя кплечу, от плеча к кончику крыла, от бедра к стопе, отмечая все цифры вблокноте. Иногда он останавливался, отступал на шаг, чтобы вообразить себе туили иную деталь, аспект, свободный рукав, воротник с бахромой, оборку. Иногдаон делал себе заметку, иногда быстрый набросок. Когда пришло время обмерятьгрудь, ему пришлось лечь на спину и залезть под осу. Отсюда у него был хорошийвид на безволосый и сегментированный торс, а также на жало, которое былоопущено, как пика, и направлено в точности ему между ног. После минутногоколебания он повернулся и измерил его тоже, раздумывая, не из тех ли она ос,что умирают, ужалив, и если да, то как отобразить в одежде эту жертву. Потом онвылез и посмотрел на свои цифры.
Оса была симметричной, почти совершенно симметричной. Замногие годы своей карьеры Линдерштадт всегда искал путей нарушить подобнуюсимметрию, стараясь вместо того подчеркнуть тонкие человеческие различия междуправым и левым. Всегда было что подчеркнуть — чуть более высокое бедро, плечо,грудь. Даже глаз, чуть иначе блестящий радужкой, чем его сосед, мог вызватькакой-то отклик в цвете платья под ним. Успех Линдерштадта во многом был связанс неимоверной способностью открывать такие асимметрии, но оса в этом смыслепредставляла трудности. Здесь не было ничего, отличающего правое от левого, будтооса была издевательством над самим понятием асимметрии, индивидуальности или, всилу этого — над самой карьерой Линдерштадта. Ему пришло в голову, что он могбыть неправ, и возможно, что истинный поиск ищет не особенности, а постоянствоформ, повторение и сохранение. Возможно, что пребывает — именно обыденность,выживает — именно та пропорция, что держит он сейчас в своих руках.
Линдерштадт понес блокнот в главное ателье и стал работатьнад первым платьем. Он решил начать с простого — бархатное облегающеенеотрезное платье с узкими проемами для крыла и ноги и белым тюлевым воланомснизу, скрывающим жало. Не имея времени для муслиновых прикидок, он сразу сталработать с самой тканью. Обычно эту работу делали его помощники, но сам мастерне утратил искусства работы с ножницами и иглой. Работа шла быстро, и он ужечастично сшил платье, когда вспомнил название отряда, к которому принадлежалаоса. Hymenoptera — ptera означает "крыло", и hymeno — в честьгреческого бога брака, что означает связь между передними и задними крыльямиосы. Сам он никогда не был женат, никогда не прикоснулся к женщине иначе как врамках своей профессии и уж наверняка никогда не прикасался интимно.Поговаривали, что он боится интимных прикосновений, но скорее он боялсяподвергнуть испытанию чистоту своего зрения. Его женщины — это былидрагоценности, самоцветы, которыми следует любоваться, как всем красивым иблестящим. Он их одевал, чтобы их обожать. Он их одевал, чтобы сохранить водворце своих снов. Но теперь, коснувшись тела осы, вдохновленный этимсозданием, не похожим на него так, как женщина не походит на мужчину, он сталдумать, не упустил ли он чего-то при таком подходе. Плоть просила плоти. Иможно ли исправить такое упущение всей жизни?
Он закончил платье и поспешил в салон. Оса несопротивлялась, когда он приподнимал ей ноги и натягивал темное платье.Вспомнилось, как отец умело расправлял крылья бабочки и прикалывал ее кбархатной выставочной подушке. "Кажется, — подумал он, — мужчины семействаЛиндерштадт умеют обращаться с животными". Он выпрямил лиф и застегнулмолнию на спине платья, потом отступил посмотреть. Как он и ожидал, в талиинадо ушить, и одно плечо чуть перекроить. Зато выбор цвета и ткани —превосходен. Черное на черном, ночь на фоне ночи. Начало хорошее.
