Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
– Синий – для побед, одержанных короной. Желтый обозначает временные потери.
Один из мальчишек забрался на табурет, чтобы воткнуть кнопки в места, о которых нам рассказывали. Учитель английского объявлял название каждого, когда в него вгонялась кнопка. «Андаманские острова, – сказал он, – единственная часть Британской Индии, которая пала к настоящему моменту». Сингапур. Малайя. Желтые кнопки были куда многочисленнее синих. Еще больше их становилось к востоку – ближе к нам. Желтая кнопка пронзила Бирму. Затем желтый пунктир протянулся дальше – почти до Австралии.
– Батавия, Суматра, Бали, Борнео – Голландская Ост-Индия, – перечислял учитель. – Потери голландцев в войне с Японией.
Вопросы на собрании задавать запрещалось. Я не мог прервать учителя. Он только что произнес «Бали»? После собрания нас всей гурьбой отправили на занятия. Угодила ли бомба в мою мать? Пытали ли ее японцы? Уроки тянулись бесконечно, и только после полудня, во время обеденного перерыва я смог подтащить табурет из его угла обратно к висящей на стене карте и рассмотреть ее поближе.
Желтый флажок на крошечном клочке зелени посреди синего моря.
Бали.
До той минуты война казалась чем-то захватывающим, бродячим цирком с интересными представлениями, доставляющим развлечение в удаленные городки, где ничего не происходит. Рытье окопов, военные повсюду, томительное ожидание надвигающейся катастрофы. Одним жарким летним днем я побежал на станцию, где увидел целый поезд заключенных, которых пересылали в лагерь военнопленных в Дехрадуне. Я завидовал Дину, который был теперь солдатом. Он прислал мне открытку из Северной Африки, из далеких миров, о которых я мог только мечтать. Когда я смотрел на газетные фотографии затонувших кораблей и плавающих в океане тел, мне даже в голову не приходило, что в тот момент моя мать могла держать путь домой и находиться на одном из кораблей, пересекающих этот самый океан. Она, мистер Шпис, Берил, Бали – все они в моей голове уже давно проделали путешествие в царство грез. Ни газеты, ни метеосводки, ни списки убитых и раненых, ни графики не имели к ним никакого отношения.
– Ей ничего не угрожает. Она – индианка, не голландка, не англичанка, – объяснил мне дада, когда я вернулся из школы. Он постарался, чтобы голос звучал ободряюще, а не обеспокоенно. – Японцы на нашей стороне. То есть на индийской стороне.
– Разве Индия не часть Британии?
– Она отправилась в дорогу домой в прошлом году, – сказала Лиза. – Вроде бы в октябре. Да, сразу после дня рождения. Неужели даже строчку мне не может черкнуть?
«В своем последнем письме, – сейчас призналась Лиза, – Гаятри сообщила, что нездорова». Нам ничего не сказала, потому что не хотела волновать. После получения этого письма Лиза стала ждать известий от моей матери, чтобы узнать, когда она приплывает в Мадрас, взять меня с собой, чтобы найти ее там и привезти домой. Сейчас о новостях она расспросила Джереми, – может, в армии что-то знают.
Но в армии ничего не знали. Известий от матери не было ни в тот год, ни в первой половине следующего.
Мы каждый день ждали – телеграммы, междугороднего звонка, или письма, или ее чудесного появления на нашем пороге. Тогдашнее ожидание походило на музыку, что, звуча поначалу робко, набирала силу до тех пор, пока не превращалась в напряженное, бурное отображение конца света, а потом умолкала неоконченной, нота за нотой, пока не стало слышно ни звука.
В середине следующего года пришла телеграмма от Дину, которого недавно направили в Дехрадун. Мне было пятнадцать, отец уже два года сидел в тюрьме, и дедушка решил, что я достаточно взрослый, учитывая сложившиеся обстоятельства, чтобы поехать самостоятельно. Таинственное послание Дину казалось важным. «Есть новости. Приезжай скорее».
В тот вечер, когда я приехал, он забрал меня на своем джипе, и мы поехали вверх по склону от лагеря для интернированных, куда его распределили. Воздух был прохладен, вот-вот начнет темнеть, я в самый первый раз оказался вдали от города один, да еще в джипе без крыши. Запрокинул голову, поднимая лицо к небу. Было такое чувство, будто я всего за одну ночь стал взрослым – я был свободен. Вчера дедушка посадил меня на поезд, похлопав по голове через окно и предупредив об опасностях общения с незнакомцами. А сегодня я сидел в джипе без верха, зная, что у Дину были сигареты.
Дорога закончилась, и дальше мы двинулись пешком, карабкались по хребту, пока не добрались до его гребня. Дину указал вниз: «Вон там».
Далеко под нами располагалась окруженная колючей проволокой и сторожевыми вышками зона: лагерь для интернированных. Когда я к ней приблизился, она показалась мне немаленькой, но только теперь мне было видно, насколько огромной она была на самом деле, как далеко тянулись ее огоньки, мерцая в мягком новом мраке. За ней начинались густые джунгли, заползавшие на нижние склоны Гархвалских Гималаев, через которые мой прадед шел в 1857 году. Днем горы просматривались из лагеря, по ночам превращались в скопление теней.
Мы сидели на гребне, и Дину закурил сам и дал мне. Черты его лица обозначились тверже, ему было почти девятнадцать, он говорил о Северной Африке, о шрапнели, засевшей где-то внутри. На его глазах подрывались друзья, конечности падали на землю совсем рядом, в Эфиопии он переспал с девушкой, чьи плотские прелести описывал с особым вниманием к каждой части тела. Пока он излагал подробности своей страстной ночи, время подошло к четверти одиннадцатого и огни погасли. Зажглись прожекторы, мощные белые лучи которых разрезали небо на ленты, тянущиеся ввысь, покуда хватало глаз. Мы оба уставились на лучи прожекторов и на темную кляксу лагеря, словно только теперь осознав, что под нами находятся тысячи людей, оказавшихся вдали от дома, без надежды на хоть сколько-нибудь скорое возвращение: военные, гражданские, нацисты, евреи – все вместе теснились они в семи секторах, окруженных двойным рядом колючей проволоки.
Дину сказал, что некоторые заключенные провели добрую половину года, запасаясь картами, компасами и прочим снаряжением. Один из них, Генрих Харрер, известный альпинист, каждый день тренировался с таким неистовством, какое должно было навести надсмотрщиков на мысль, что он к чему-то готовится, но они в его действиях видели лишь мазохизм: он же как-никак немец[103] и должен наслаждаться умерщвлением всего, что оказалось у него под рукой, даже своей собственной плоти. Харрер привел себя в форму, сделавшую бы честь любому высокогорному альпинисту, и знал обо всех ошибках, которых нужно было избежать, потому что попыток побега он уже предпринял несметное количество. В конечном итоге Харрер исчез, возможно, скрылся в Гималаях, как и небольшое число других пленных. Среди заключенных, решившихся сбежать вместе с Харрером, был обычный немец, гражданский, с Явы, но его так прихватила дизентерия, что он сам сдался. В лагере его ждала одиночная камера.
– Я обыскал его и его сумки после того, как его привели обратно. Смотри. – Дину протянул мне фотокарточку и посветил на нее фонарем. Карточка немного смялась, и нам пришлось ее разгладить. Небольшая компания улыбается в камеру. Женская рука гладит собаку.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
