Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Рука моей матери.
Она не улыбается, сидит, положив подбородок на колени и устремив все свое внимание на собаку, коротко подстриженная незнакомка. С такой прической черты ее лица кажутся острыми, эльфийскими, как у строптивого мальчишки, сбежавшего из школы. Но это точно она, в этом у меня нет никаких сомнений. Рядом с ней щурится на солнце мистер Шпис. Кажется, будто весь свет на снимке собрался в воронку и изливается сверху на них двоих. Золотая голова мистера Шписа полыхает ярким пламенем, а вокруг темных волос моей матери горит огненное кольцо.
Небу над возвышением, где мы сидели, не было ни конца ни края, вокруг ничего, только растянувшиеся на многие мили черные тени, в темноте какое-то шуршание – мышь, заяц, леопард, – мне было все равно. Дину закурил по новой. Я и забыл, что тоже хотел. Я шесть лет не видел ее, даже на фотографии.
– Этот снимок был сделан года четыре, может, пять назад, – сказал Густав, немец, в одиночную камеру к которому меня на следующий день привел Дину. Мужчина выглядел заросшим грязью и полуголодным, ему все еще нездоровилось и два раза за время нашей беседы пришлось мчаться к туалету. Он выпил грязной воды из ручья. «Не сделал бы этого, – был бы уже в Тибете с Харрером и остальными», – ворчал он. Густав говорил по-английски с акцентом, напомнившим нам о мистере Шписе, и, как и в прошлом, нам часто было сложно его понять, но, когда мы с Дину потом сравнивали наши записи, нам удалось восстановить упущенные нити повествования. Густав начал свой рассказ с того, что он приехал в Индию в декабре прошлого года, что его корабль пришвартовался в Бомбее, и не успел он глазом моргнуть, как пришло лето, жара стояла адская, асфальт плавился, и он думал, что не выживет. В один из дней случилась гроза, и он попробовал сбитый ветром манго, первый в своей жизни.
Дину почувствовал мое нетерпение:
– Давайте ближе к сути. Ваша биография нас не интересует.
Густав сказал, что по профессии был энтомологом, чей интерес к насекомым привел его с Явы на Бали, где он встретил Вальтера Шписа, который снабжал образцами насекомых ученых в Европе. Густав сделал этот снимок моей матери и Шписа во время одного из своих посещений Бали – какие памятные были поездки! Ах, танцы по вечерам, красота девушек, напитки при свечах на веранде под звуки музыкального перезвона! В раю не познаешь такого счастья. Он трижды бывал в доме Шписа в Тджампухане, а в следующий раз увидел его уже в лагере военнопленных на Суматре. В Сиболге, суматранском порту. Отвратительное место. Они старались не падать духом, но от них, вообще-то, мало что зависело, – даже Шпису, который с улыбкой переживал любые невзгоды, было трудно оставаться там жизнерадостным. Самого Густава перевели из Сиболги в Индию в декабре – посадили на корабль и отправили в Бомбей вместе с несколькими сотнями таких же, как он. Думал, что снова найдет Шписа здесь, в Дехрадуне, но от других заключенных немцев услышал, что из трех кораблей с арестантами, направлявшихся в Индию, до места добрались только два. Прошел слух, что третий попал под бомбежку. Ни у кого не было ясности относительно того, что случилось с людьми на борту атакованного судна и кто на нем находился.
На котором из кораблей был мистер Шпис? Он не знал. Никак нельзя сказать, жив он был или мертв.
– А как насчет моей матери? С ней что стало? Она была на одном корабле с вами?
– На нашем были только мужчины. О твоей матери мне ничего не известно. Может, она все еще на Бали, откуда мне знать.
– Что он знает? Да ничего, – сказал я Дину на хинди. – Зачем ты меня вытащил в такую даль? Ради этого?
Я вышел из камеры и закурил, уставившись на пыльный двор и на унылую вереницу серо-коричневых мужчин, волочащих ноги откуда-то куда-то в нескольких ярдах от меня. Я не знал, чего ожидал после того, как увидел ту фотографию, но разочарование оказалось настолько жгучим, что череда мужчин превратилась в размытое пятно.
– Это только начало, Мышкин. Остальное выясним. Новости будут. Так оно и происходит. Мало-помалу. Я не отступлю.
Дину вышел за мной и положил мне руку на плечо, но потом быстро, словно его осенила какая-то мысль, вернулся обратно. Он занес мой и свой адрес в записную книжку Густава и попросил его сообщить нам, если будут новости. «Настанет день, когда он выйдет из камеры и вернется домой, еще неизвестно когда, но когда-нибудь», – пожал плечами Дину, записывая адреса. Он знал, что это так, его причуда. Война была далека от окончания, мы больше не строили планов, забыли думать о будущем, жили в настоящем и надеялись, что оно протянется подольше. Дину понимал, что хватается за соломинку, но сказал, что иметь соломинку, за которую можно ухватиться, – уже неплохо.
– Фотографию можешь оставить себе, – повернулся ко мне Густав. – На ней твоя мать, да? Ты на нее похож. Я с ней встречался всего несколько раз, знаю, что она художница. Видел одну из ее картин в музее. Она продавала свои работы, заявляла о себе. «Индийская художница» – так все ее звали. Когда я увидел ее, на лице у нее была краска и грязь, но она об этом не знала. К зеркалам была равнодушна. Она была как огонь, пылкой. А ее голос! С таким голосом она могла устроиться на радио. Она пела и подражала голосам других. Все упрашивали ее то песню спеть, то прокукарекать, то изобразить Вальтера. Один из моих друзей приобрел ее картину. Весьма любопытную – невероятную – как вы это говорите? У меня дыхание перехватило, когда я ту картину увидел.
Густав поднялся со своего места, протянул свою худую грязную руку и сжал в ней мою ладонь:
– У тебя ее глаза. Ее манера. Наверное, тоже зеркала не любишь.
Подумать только, картины моей матери когда-то висели в музее, а я ее настоящих работ и не видел никогда, только маленькие рисунки, которые она вкладывала в те давние письма ко мне. Я много раз подумывал съездить на Бали, отыскать мир, где она жила, ту его часть, что она создала для себя, посмотреть на морское манго и на все другие деревья, животных и реки, о которых я знал из ее писем. Мне никогда не хотелось отправиться туда в обычную поездку, как турист. Вообще-то, я мечтаю совершить то же путешествие, что проделала она, на поезде, корабле, пароходе, лодке, через Индийский океан, мимо тысяч островов, каждые несколько дней делая остановки, задерживаясь до тех пор, пока не захочу ехать дальше. Она сумела это сделать, стояла на краю вулкана, видела языки пламени внизу и шагнула вперед. Почему я этого не сделал?
Адреса, которые Дину дал тому немцу, в итоге пригодились. Когда война закончилась и Густав вернулся в Германию к своим занятиям энтомологией, он нашел отца Унгера, который знал немного про лагерь для интернированных. Густав прислал мне письмо с описанием того, что ему удалось выяснить.
Отец Унгер был миссионером, которого сначала отправили в лагерь для интернированных на Яве, потом перевезли на Суматру в лагерь в Сиболге. В том лагере священник сдружился с Вальтером Шписом, поразившись тому, как он выделялся среди других заключенных. Высокого роста. В красной рубахе. С худощавым лицом, осунувшимся из-за тюремных лишений. Невосприимчивый к непотребным лагерным условиям и поглощенный рисованием на клочках бумаги и холста. Шпис сказал отцу Унгеру, что, когда война закончится, он будет рисовать стрекоз и ос, последним увлечением его стали насекомые. Прозрачность стрекозьих крылышек. Их хрупкость.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
